Евгения Кононенко - Без мужика

— Это тебя нужно голой поставить на стул перед сантехниками! Вот это была бы Венера Милосская!

— Меня можно куда угодно! Но ребенка!.. Ты для детского садика ее рожала?!

— А сколько я могу слышать, что живу со своим ребенком только за счет тебя?! Да ты счастлива должна быть уже тем, что я разрешаю тебе приближаться к ней!

— Я счастлива! Я самая счастливая на свете! Такая дочка! Такой муж! Я очень счастлива!

— И муж тебя не устраивает?! Да ты была хоть на одной его выставке?!

— Не была! Но все коньяки на его вернисажах были куплены на мои деньги! Я все статьи о нем собираю в папку!

— А ты спросила, ему это нужно?!

— А ты знаешь, чего мне стоило, чтобы он тебя впихнул в институт! Это не он, это я тебя туда устроила! Без меня ты бы училась в Институте нефти и газа вместе с сантехниками!

— И ничего страшного! И в нефти-и-газе есть люди! Я в Татарии была на выставке работ нефтяников! Такая экспрессия!

— Ну вот и сидела бы со своей экспрессией, а твой отец со своей бутылкой! Видела б ты ту живопись! Видела б ты то искусствознание! Как ты сказала? Бутылка на трех и темный льох!

— Гениальная память! Просто фантастическая! Ну, так ты знаешь, чем кормить ребенка? Дашь ей 150 грамм пюре, только не смей давать 200, одну тефтельку, яблочко потрешь на морковной терке, только чтоб не терла на свекольной! Почитаешь ей про индюка! Нет, про индюка не надо, это неэстетичная сказка!

— Я сама разберусь, что читать ребенку!

— Она разберется! А прошлый раз читала ей про скелетов! Додумалась, старая вешалка!

— А ты снова на Щекавицу?! Ты же там все уже повидала?!

— Она знает, что я видела, а что нет! То была облачная ночь, а мне нужна ясная, со звездами!

— Так сейчас ведь дождь идет! Где же твои звезды?!

— Слушай, ты решила сегодня меня добить?! Ты уже с утра надо мной издевалась! В два часа облака развеются, будет полная луна!

— Когда уже над моей жизнью развеются облака?! И когда ты вернешься?!

— Нет, это невозможно терпеть! Ты отца всю жизнь добивала этим «когда ты вернешься?», а теперь взялась за меня?!

— Доча, надень теплую куртку, не беги в плаще!.. Ты слышишь, вернись, надень куртку!.. Вдруг схватишь пневмонию, — я с ребенком сидеть не буду! Сама будешь ее нянчить!!

— Чего ты кричишь на весь подъезд! Горлопанка!

Внизу хлопнула дверь. Бабуся растерянно вернулась в квартиру. В груди клокотали рефрены ссоры, но нужно было готовить ребенку ужин. Она поплелась на кухню.

— А где мама?

— Мама пошла на работу.

— На ляботу? А поцему ты на нее клицяла?

— Я не кричала. Мы просто разговаривали.

— Пльосто ласьговаливали?

После ужина читали книжечки. Потом пошли в постельку. Стали переодеваться в ночную пижамку. Дитя было милое-милое, самое дорогое на свете и хорошенькое, как амурчик с заграничной открытки. Бабуся не выдержала, тщательно вытерла тыльной стороной ладони губы от помады и…

— Ну сьо ти такое делаесь, бабуся?.. — засмеялась малышка.

И больше всего на свете хотелось ему каким-нибудь образом подслушать или перехватить письмо и узнать, что она любит его больше всего на свете. Что в водовороте людских отношений и связей, брачных и внебрачных, легких и сложных, существует великая любовь, и она любит его именно так. Она появлялась дважды или трижды в год в связи со своей диссертацией. Звонила ему, и они встречались. И всегда было хорошо. Она появлялась как раз тогда, когда он оставался дома один, как будто кто-то подавал ей условный знак, что его жена с дочкой уехали в отпуск или к теще. Хотя жена уезжала довольно часто и попасть как раз в ее отсутствие было нетрудно. Итак, она появлялась дважды или трижды в год, и всегда было великолепно. Никаких лишних разговоров, никаких нареканий, никаких претензий. Все другие женщины, случавшиеся в его жизни, претензии к нему имели. Для одной он был чем-то даже хуже, чем палачи гестапо. Те калечили людские тела, а он, оказывается, размазал по стене ее душу, осталось только тело, правда, вполне гладкое и ухоженное: ходит, покачивает аппетитными бедрами… Нет, она всегда появлялась с улыбкой, с ней же и исчезала где-то в своем Ровно. А ему все казалась, что вот-вот — и он узнает ее тайну. Но, наверное, для этого еще не пришло время…

Однажды она исчезла более чем на год. Он начал тосковать, несколько раз звонил в Ровно: трубка долго стонала и грустила, но никто не отзывался. А потом она появилась и сказала, что родила ребенка, но диссертацию все равно надо писать, и вот она приехала к шефу. Каждый раз она по-разному называла имя и отчество шефа. Он у нее был и Дмитрием Петровичем, и Петром Дмитриевичем, и Демидом Платоновичем. И тема диссертации у нее менялась: то «Особенности конечностей шмелей», то «Эволюция слуха от амебы до человекообразной обезьяны», а то и «История инсектологии в Новой Зеландии». Ему же порой так хотелось думать, что никакой диссертации она не пишет, ни шефа, ни полшефа в Киеве у нее нет и приезжает она за свой счет лишь за тем, чтобы увидеться с ним. Порой она рассказывала о своем муже. То он ее побил, аж ребро сломал, то запер на всю ночь в туалете — и как она только не ударилась головой об унитаз, а то подарил бриллианты — вот этот платиновый крестик, а в нем два камешка. Не подделка — настоящие бриллианты. Он не разбирался в драгоценных камнях и благородных металлах, но ловить губами тот крестик было прекрасно. А может, никакого мужа у нее вовсе нет, и никого нет, а когда она не с ним, то только и живет что ожиданием встреч, воспоминаниями о минувших свиданиях, а этот муж, поломанные ребра, конечности шмелей — все выдумки, есть только он, она, ненадежное прибежище на несколько часов, его губы на сомнительных бриллиантах… А ребенок, которого она родила?.. Здесь туман очарования исчезал. Иметь ребенка в Ровно ему не хотелось. Хватит с него законнорожденной в Киеве.

Но всему свое время. А время идет быстро. Они встречаются уже — о, Господи! — 8 лет! Познакомились еще при Брежневе, ребенка она родила вроде при Андропове, а теперь уже перестройке который год! Скоро будет 10, 15, 20 лет со дня их первой встречи. И вот войдут в его жизнь две чудесные женщины — тайная жена, тайная дочь… Мечты об этом согревали его в тяжелые минуты, когда казалось, что жизнь зашла в глухой угол, и тогда он представлял их обеих, стройных и прекрасных, похожих друг на друга и все же разных: осенью — в белых плащиках, в сапожках на звонких каблучках, зимой — в пушистых шубках, летом — в одинаковых открытых платьицах, только крестик будет на шейке у дочки. Хотя, кажется, у нее мальчик, а не девочка, да он уже как-то привык, если ребенок — то обязательно девочка… Хотя, есть ли у нее вообще ребенок? За тот год, что ее не было, она не изменилась, осталась такой же…