Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией

Развлекались так в основном поздно вечером, когда "мелочь пузатая" убиралась со льда по домам.

- Эй ты! Привет! Давай-ка на санки!

Хильнер дрожал от нетерпения; пошептавшись с другими, он просто зашелся от хохота.

Я лег животом на санки. И ветер засвистел у меня в ушах. Я был чужаком отчего же не поиздеваться. И колесо завертелось.

У Хильнера от натуги глаза выпучились и стали красные, как помидоры. Полозья высекали изо льда искры. Я чувствовал, что тело мое все сильнее рвется куда-то прочь, вдаль, в просторы вселенной... Но страха, которого им так хотелось нагнать, я гге ощутил. В глазах мелькали смутные тени, руки горели от нестерпимой боли-чудовищная сила выламывала их из плеч. Но я не издал ни звука. Заросли ивняка у берега, под которыми летом гнездились жерлянки. отлетели куда-то далеко-далеко, чуть ли не за океан и вдруг вновь вынырнули, уже слева. По телу разлилось приятное тепло, я улыбался, силы мои таяли, я вновь увидел ивы вблизи-и на следующем витке, еще не видя их, но уже предчувствуя их приближение, я разжал пальцы, услышал крик мучителей, пролетел по воздуху, скользнул по льду и с треском вломился в прибрежные кусты. Ветки прогнулись и спружинили, я приземлился на них, как на резиновый мат.

Хильнер не спеша подошел и разочарованно покрутил носом.

Так-то оно гак: я и впрямь всегда выходил сухим из воды. Это верно. Но попадал в нее не по своей воле.

- Эй ты! Вон из овчарни!

- Эй ты! Как Амелия на ощупь?

- Эй ты! Получить оружие!

Только успевай поворачиваться.

А все-таки-что именно хотела сказать Пышечка о Донате? Не лечу ли я опять по льду, как в тот раз?

- Ну, ты! Все понял?! - рявкнул Михельман. Сегодня он почти не разжимал толстых г уб и не выставлял резцов напоказ, поскольку опять вполне сггосно дышал через ггоэдри. И слова вылетали у него изо рта короткими очередями, без этих его педагогических пауз. Не до них было в эту минуту.

- Вот только за молоком сходим, - возразил я.

Михельман молча перехватил фаустпатрон и направил его на наши бидоны.

- Нет, нет, не надо, - взмолилась мать. - Он пойдет, пойдет, сейчас же пойдет.

Она лучше ориентировалась в обстановке.

И Михельман затопал дальше, выискивая новые жертвы.

- Послушай, сказал я матери, - мы все на одном суку сидим, знать бы только, у кого топор в руках.

- Что ты такое несешь!

И я рассказал ей, до чего я докопался. То есть про поляков, сработавших те сапоги, которые потом оказались на Донате. Словом, всю эту историю.

- Куда это он помчался на коляске, не знаешь? - спросил я.

Она только пожала плечами.

- Иди, куда велят, и получи оружие. - услышал я в ответ. - Так-то оно лучше будет.

Ну я и поплелся к школе, где мне выдали фаустпатрон, карабин и четыре обоймы.

3

На деревенском кладбище в Хоенгёрзс среди надгробных камней есть один, вытесанный из огромного валуна. Лежит он на могиле неизвестного берейтора Вальтера Лебузена.

Это мы называли так мошлу. Хотя имя покойного и было известно - Вальтер Лебузен, но неизвестно было, был ли он берейтором. Никто в деревне ничего про это не знал. Но на камне было высечено: "Берейтор Вальтер Лебузен". На могиле в тот день уже цвели нарциссы.

Огромный был валун, но от времени уже так накренился, что грозил вот-вот рухнуть и придавить нарциссы. А детям что-они лазили по нему, прьп али и резвились в свое удовольствие. О берейторе никто и не вспоминал.

В самом верху, то есть сразу после имени и фамилии, на камне были выбиты слова:

"Не ушел навсегда, лишь опередил". Но рядом с могилой оставалось еще много свободного места, никаких признаков супруги, поспешившей на тот свет вслед за мужем, или еще кого-нибудь из близких. Ну, супруга у покойного, видать, была та еще штучка. Сперва ей показалось мало одного имени, добавила высокий титул - "берейтор", а потом небось решила: ступай вперед, я догоню. И старый пень верит и отлетает в мир иной, а там ее ищи-свищи. Да только на этом надпись на камне не кончалась. Намного ниже было высечено:

Если б любовь чудеса творила

И слезы бы мертвых будили.

То и тебя бы, мой дорогой.

Холодной землей не покрыли.

Но я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь плакал возле этой могилы, даже и в ту пору, когда еще учился в школе, и мы с товарищами укрывались на кладбище, чтобы покурить. Ничего подобного. Только нарциссы в "холодной земле". Мы не знали, кто их посадил. Может, кто-то хотел таким манером удержать тяжелую глыбу. И, не имея сил подпереть камень, надеялся, что тот не решится задавить цветы. На других мошлах росли петуньи и анютины глазки, а здесь нарциссы. В общем, уютный был уголок: аромат цветов и жужжанье пчел.

Там-то, за надгробьем неизвестного берейтора Вальтера Лебузена, я и закопал боевой заряд от фаустпатрона и теперь сидел и смотрел сквозь щель в ограде, как богатые крестьяне вели к школе пленных поляков и украинцев, ранее работавших у них.

Все спешили поскорее сбыть их с рук. А Лобиг заявил: "Сейчас в хозяйстве и самим-то делать нечего!"

Мол, просто избыток рабочих рук.

Михельмаи выставил у дверей школы часовых, а сам все зыркал глазами вокруг. Но меня так и не заметил.

Что поделывали в это время Збигнев и Юзеф, я легко мог себе представить: наверняка спешно мастерили себе по паре крепких сапог-в дорогу до дому.

Когда стемнело, сердце мое заныло от сладкой тоски-видно, из-за трогательной надписи на камне. Особенно из-за "холодной земли". Бог ты мой, как теплеет душа от таких слов, хотя и знаешь, что все вранье. И вот уже, схватив карабин, я перемахнул через ограду парка, поднялся по ступенькам веранды и постучался прикладом в спущенные жалюзи на дверях.

Появись в эту минуту Донат, я бы пристрелил его на месте. Большая война шла к концу, лучшего случая и желать нечего.

"Ну что, Донат, - сказал бы я, - куда же деиалась ваша знаменитая книжица?" и тут же бах, бах! "Не ушел навсегда, лишь немного опередил!" И нарциссы на могиле.

Шикарная штука-карабин.

Но тут рядом с верандой медленно приоткрылось окно, и Амелия, увидев меня с оружием в руках, сдавленно вскрикнула:

- Ты что? Разве фронт уже здесь?

Таким-то манером я и попал наконец в господский дом-через окно ее комнаты.

Увидел ее кровать, много книг, круглое зеркало в белой раме; не зажигая света, прокрался вместе с Амелией через столовую в прихожую и оттуда уже спустился в подвал.

Там Амелия взяла у меня из рук карабин.

- Он заряжен?

- Да что ты.

- Патроны есть?

Я отдал ей четыре обоймы. Она сунула карабин и патроны в кладовку, в которой лежали метлы, и повела меня в глубь подвала, где было отгорожено помещение для садового инвентаря. Там меня никто не станет искать. Да и сам я никаких глупостей уже не натворю-ни в деревне, ни "на фронте". Зато буду рядом с ней. Впервые, так сказать, под одной крышей.