Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией

На Амелии был синий тренировочный костюм и красные тапочки, тоненькие и мягкие, как носки. А на мне в честь такого особого дня были новые длинные брюки.

Правда, на коленях уже красовались черные пятна, ведь и на крышу сарая я лазил тоже в них.

Лазил к Пышечке. Которая, может быть, все еще сидит там и жде., когда же наконец один из танков свернет к деревне. Я рассказал Амелии, что мне велено явиться к противотанковому заграждению. Для -этою и оружие выдано.

Она молча кивнула.

Тогда я спросил:

- Ты можешь поднять ведро молока?

- Наверное, - ответила она. - А почему ты спрашиваешь?

- Да потому, я подыскивал слова, стараясь поточнее выразить мысль, чтобы знать, станешь ли ты его поднимать? Ну допустим, если тебе придется самой зарабатывать на жизнь?

- Зачем тебе это знать?

Вот именно, зачем. Разве для того я вломился в лом с карабином в руках, чтобы спросить ее. сможет ли она поднять ведро молока?

Я взял ее руки в свои.

- Это мы в твоей комнате сейчас были?

Она кивнула, и было видно, что она не меньше моего рада. В ее комнате мы не пробыли и минуты, так только-шмыгнули в дверь, и все, но тем не менее я в первыйи последний! - раз увидел своими глазами ее комнату. Увидел и зеркало в белой раме, и стены, оклеенные полосатыми обоями, и медный подсвечник на комоде, и небрежно брошенное на постель платье, и глобус в углу, и картину маслом - светлая женская головка - над полкой с китами, никак не меньше десяти...

Я стал перечислять все это, и она испуганно всплеснула руками.

- Негодяй, да ты никак в окно подсматривал?

Я отрицательно мотнул говолой.

- Так когда же ты успел столько всего разглядеть? Было темно, да мы и...

Вот-вот, когда же! Именно в тот раз я понял, что не столь важно, сколько времени проведешь в каком-нибудь месте. Мелочи, подмеченные краем глаза, отпечатываются в памяти подчас сильнее, чем пышные торжества или затяжные войны.

И могут в чьей-то жизни оставить не менее заметный след.

Комната Амелии: эта картина на стенеженское лицо с ослепительно белой кожей и грустными глазами, затененными нолями шляпы: и это платье, брошенное поперек кровати, рукавами вниз. Вот. значит, где она росла, подумал я. и ждала, когда я приду.

4

- Куда вы собирались ехать?

Мне вновь вспомнилась блаженная улыбка на се лице и мя1кие подушки, брошенные на сиденье коляски, - явно для далекой поездки. Ну и конечно же. Донат-как он в новых мягких сапожках пружинисто вспрыгнул на козлы.

Ах, ты об этом... Да так эскапада. - Амелия не сразу сообразила, о чем речь.

То, что я принял за бегство и мужественное прощание навеки, на самом деле оказалось какой-то "эскападой". Я такого слова не знал. Но звучало оно вполне мило и безобидно.

Наверное, вид у меня был до тою растерянный, что Амелия звонко рассмеялась.

Ничего, мол, загадочного тут нет: это все из-за отца.

- Он в Берлине и сюда больше не приедет.

Амелия виновато пожала плечами, как если бы обещала познакомить нас и вот теперь не сможет выполнить обещанное.

Я видел главу семейства фон Камеке всего два раза в жизни. Сначала в тот вечер, когда он вьттпсл на веранду вместе с Амелией и расписывал ей ужасы "нервной обстановки" в Берлине, а потом-когда в связи с русскими письмами нагрянуло гестапо.

Но оба раза издалека. Всех нас тогда поразило : он как бы вовсе не рассердился на Доната.

- Знаешь, он просто боготворит энергичных людей. Наверное, потому, что сам никогда энергией не отличался.

Говоря о нем. Амелия улыбалась смущенно и ласково. Она явно любила отца.

- Ну ладно, ладно. - Мне не хотелось лезть ей в душу. Постараюсь сам выяснить, что такое "эскапада".

Почему это тут так жарко, черт побери - спросил я, чтобы переменить тему.

А дотронувшись до труб, проложенных вдоль стен, едва не обжегся и отдернул руку.

- Мама сжигает книги.

- Все?

- Нет, не все.

Я и понятия не имел, сколько у них может быть книг. Но в тот день все время так получалось, что я невольно совал нос в их семейные дела. Простой батрак инстинктивно чует, что от господских дел лучше держаться подальше. Чем дальше, тем спокойнее!

Но Амелия сказала:

- Мы условились встретиться с отцом в Марке, возле земельного управления.

Я не тянул ее за язык. Ей самой почемуто хотелось все мне рассказать. В том числе и про встречу у земельного управления.

- Чтобы там с ним попрощаться, - добавила она.

Вот оно что.

Я упорно молчал.

А она как ни в чем не бывало продолжала:

- Одна из дочерей Сименса-очень энергичная особа, ну, в общем, сам понимаешь.

Она-то в свое время и выжила нас из Берлина. Мы ей не особенно мешали, но без нас дела у них быстрее пошли на лад.

Оно, конечно... Теперь мне стоило больших усилий делать вид, будто меня все это интересует.

- Понятно, понятно. - вставлял я то и дело.

Ну вот, отец, значит, жил теперь там, в Берлине, и по-прежнему был влюблен в свою энергичную молодую жену, а та в свою очередь...

- Папа ведь очень интересный человек.

Понятно, понятно.

Я был в таком же глупом положении, как Паулина Иоль, которая не хотела осрамиться перед богатой родственницей из Гамбурга. "До свинянья, Паулина!" сказала ей старушка на прощанье, видимо, уже в предотъездной спешке. - "Понятно, понятно!" - не к месту залилась радостным смехом Паулина, истолковавшая тетушкины слова по-своему.

В общем, насколько я уловил, папаша ее навострил лыжи. Но при этом решил, что уж если он бросил мать своей дочери в деревне. то поместье должно остаться за ней.

А для этого нужно просто переписать его на имя бывшей жены. За все в жизни приходится так или иначе платить, сказал он себе.

- Иначе он испытывал бы укоры совести.

понимаешь? - заключила Амелия.

- Понятно, понятно.

Уж как- она старалась представить своего папочку в лучшем свете! Какой ужас, подумать только - он испытывал бы укоры совести! А этот фрукт фон Камеке-чем меньше заботился о других, тем больше они его уважали. Амелия открыла мне, что он велел составить "примирительное соглашение" и условился встретиться с бывшей женой и дочерью возле земельного управления. Ну и что же делают брошенные им дамы в этой ситуации? Радостно улыбаются и собираются в дорогу. Не слышат, даже краем уха не слышат приближающейся с каждым часом орудийной канонады, начисто забывают об ужасном конце войны, а просто выходят из дверей и оглядываются, ища глазами коляску. И все-все могут своими глазами убедиться: Карла фон Камеке не брошенная жена, а без пяти минут полноправная хозяйка имения. Причем ей предстоит не только формально вступить в права владения, но и лицезреть своего бывшего супруга. беседовать с ним и вообще побыть в его обществе. Шутка ли!

И вот уже Донат натягивает новые мягкие сапожки и велит запря1ать-н он нынче рад, и он нынче дрожит от нетерпения.