Петер Розай - Вена Metropolis

Большинство надгробных памятников покосилось, некоторые лежали на земле, опрокинутые разросшимися корнями деревьев или проседанием и размывом почвы. Ветви старых и неухоженных деревьев свисали до земли, и сторож время от времени предупреждал Лейтомерицкого, чтобы тот не подходил близко к надгробиям, массивным обелискам и гранитным плитам, потому что любое из них может упасть.

Он искал совершенно определенную могилу. На одних надгробиях имена, выложенные медными металлическими буквами, можно было различить издали, к другим приходилось подходить ближе, склоняться над ними, ощупывать — пальцы Лейтомерицкого испытующе скользили по поверхности камня.

Они шли дальше, — теперь впереди Лейтомерицкий, — по замусоренным и раскисшим дорожкам кладбища, и еще дальше вдоль тянущегося ряда надгробий.

— Никого из родственников не осталось, — говорил сторож, когда Лейтомерицкий поднимал с земли камешек или осколок щебенки, чтобы по иудейскому обычаю положить на одну из могил, но затем бросал их обратно на землю. Они со сторожем переглядывались и шагали дальше.

Лейтомерицкий уже не раз приходил сюда в безуспешных поисках могилы, но вновь и вновь появлялся здесь и продолжал искать.

Насколько Альфред может судить, тете Виктории на жизнь грех жаловаться: город растет, строятся новые спальные районы и поселки-спутники, возводятся панельные дома, дешевое социальное жилье, и вместе со всем этим расширяется поле ее деловой активности. Она все чаще ездит по делам в такие углы, куда прежде настоящие венцы носа бы не сунули — в Зюссенбрун, в Адерклаа, в Штреберсдорф. Порядком измотанная, она по полдня проводит в такси, пока очередной шофер, раздосадованный оттого, что плохо знает эти места, везет ее мимо дачных участков и больших кукурузных, пшеничных и свекольных полей, везет туда, где вырастут новые жилые районы.

В деревнях, запущенных за годы русской оккупации и лишившихся части прежнего населения, поскольку многие переселились в город, тетя Виктория расхаживает под жиденькими акациями по деревенской площади, дожидаясь то архитектора, то чиновника из управления жилищного строительства, то представителя магистрата. Неподалеку на холме — небольшой замок, окруженный полуразрушенной стеной, с изящным фронтоном, но все окна выбиты, двери нараспашку и висят на петлях.

Правда, в самой Вене в делах тетиной фирмы явный застой, доходные дома резко теряют в цене. «Люди ведь перестали платить за снимаемое жилье!» — возмущаются владельцы. К тому же разражается небольшой, если оценивать с финансовой стороны, но огромный, если думать о репутации, скандал: фрау Штрнад управляла недвижимостью бывшего офицера СС, и об этом и дальше бы никто не узнал, если бы его не осудили за преступления, совершенные во время войны, и теперь газеты со смаком обсасывают эту историю, — упоминая и фамилию тети Виктории.

Теперь, когда Альфред видится с тетей, она чаще всего выглядит усталой, до смерти усталой. Она, как обычно, сидит у окна и смотрит на Ратушный парк. Свою усталость она объясняет бесконечными поездками, долгими, утомительными переговорами, и всем грузом своих дел.

— Деньги больше не валяются на улице, как прежде, — говорит она. И с горечью добавляет: — И без связей ничего не добьешься!

— Дорогая мама, — заговаривает с ней Альфред и доверительным и успокаивающим жестом обнимает ее за плечи. Однако мама даже не поднимает головы. Наконец она берет себя в руки, поднимает глаза и смотрит на сына.

— Вот увидишь.

По краям ее больших полных губ пролегли две глубокие складки; и хотя тетя Виктория, выпив бокал-другой вина, по-прежнему способна сделать несколько танцевальных па под музыку из радиоприемника или с наигранной услужливостью кормить Альфреда свежими булочками с ромом или куском пирога, не заметить этих двух складок невозможно, они больше не исчезают.

Кроме того, мама Альфреда обзавелась новым хобби — лотереей. Надо же. Но, как она сама говорит, она играет не так, как простые люди, заполняющие два или три столбца в билете, нет, она завела папку с таблицами и с данными, которые показывают, как часто выпадает или выпадала та или иная цифра. Облачившись в халат, тетя целый вечер сидит и трудится в поисках счастливых чисел. Она заполняет сотни билетов, дотошно сверяя счастливые числа друг с другом. Числа и числа! Важную роль при этом играет расположение звезд и цветовой круг. Красные цифры — 5 и 7. Тройка — зеленая, девятка — синяя. Всякий, кто относится к этому как к суеверию, ничего не понимает и просто дурак. Речь идет о том, чтобы гармонично расположить цифры так, чтобы они соответствовали гармонии мироздания. Ведь и колонки цифр в лотерее — тоже часть мироздания. С чего бы им тогда не следовать тем же законам, которым следует мир как целое?

Мария Оберт едет в поезде. Поезд идет в Кирлинг, красивейшее место в Вайдлингбахской долине. Венский лес там особенно прекрасен, уединенные тропинки и дорожки, глубоко врезаясь в глинистую почву, взбегают под сенью деревьев вверх по склону или змейкой вьются между кустов вдоль говорливого ручья.

Что привело Марию сюда, в края, совсем не похожие на Кагран, ее родной район? Санаторий для железнодорожников, белое, похожее на замок здание, — возможно, раньше это была дворянская усадьба, — почти незаметно со стороны дороги, но когда пройдешь ворота и окажешься в угодьях здешних пациентов, то сразу его увидишь. Здание, дружелюбно приглашая вас войти, стоит посреди широких лужаек, окаймленных фруктовыми деревьями, где по расчерченным дорожкам гуляют больные.

Иоганн, муж Марии, встречает ее на большой открытой террасе главного здания, он ждал ее. Здесь, в присутствии других больных, которые лежат в шезлонгах или играют в карты, они сдержанно здороваются, даже не поцеловавшись, а лишь прижавшись друг к другу головами, и руки их ненадолго касаются друг друга.

На укромной дорожке в тихом месте над ручьем, весело бегущим внизу, их пальцы снова находят друг друга, Мария целует своего мужа, и он целует ее, жадно и горячо.

— Ты весь дрожишь!

О состоянии здоровья Иоганна, о том, как он себя чувствует, они не говорят. Все и так ясно. Он уже с трудом говорит, разговаривает только шепотом, свистящим и тихим. Из-за облучения он все время чувствует усталость, даже есть не хочется. Слова «рак» они избегают. Мария обхватила руку мужа своей рукой, так они и сидят рядом. Время от времени они смотрят друг на друга, глаза в глаза. Но в основном они просто смотрят перед собой, и Иоганн произносит несколько слов, всего пару фраз, но слова его адресованы не Марии, а, словно мысли вслух, им обоим вместе.

— Помнишь, как мы от дома профсоюза шли колонной на Балльхаусплац?