Зигфрид Ленц - Живой пример

— Да ты спустись, спустись, — сказала Ирэна, — и погляди, как она лежит.

— Ну как? Когда я была у нее, мы обе хохотали, — сказала Ильза.

Она кинулась к своим друзьям, растопырив руки.

— Нет, пожалуйста, останьтесь, сегодня день моего рождения!..

Но оба мальчика ловким безболезненным приемом подхватили ее с двух боков, подняли на воздух и осторожно поставили в сторонке, освободив себе путь: они решили, что день рождения окончен. Небрежные похлопывания по плечу, легкие прикосновения к подбородкам и щекам — знаки прощания.

— Приветик, старуха! Чего не добрали сегодня, доберем в другой раз.

А Ирэна все это время стояла неподвижно, она наблюдала, как они уходят, следя за тем, чтобы каждому, кто коснется ее небрежным жестом или снисходительно чмокнет в щеку, ответить всего лишь надменным кивком.

Ильза бросилась на тахту, подтянула к подбородку колени и в голос зарыдала, хотя глаза ее были сухи, но, как только гости покинули дом, как только хлопнула входная дверь, она подняла голову.

— Ну, добилась своего, испортила мне день рождения?

— Я думаю, нам надо позаботиться о тете Люси, — сказала Ирэна. — С ней что-то случилось.

— Тетя Люси была согласна, — сказала Ильза. — И чтобы ты знала раз и навсегда… то, что она делает, меня вообще не касается. Все это в своем роде вчерашний день, так же никому не нужно, бесполезно. Жить в этом доме стало просто невмоготу! Теперь я тебе все выложила, иди передавай тете Люси.

Ирэна глядела на сестру без вражды и без изумления, и в голосе ее не было упрека, когда она сказала:

— А я вот что думаю… по-моему, никто не может сделать больше, чем тетя Люси. Ты это называешь вчерашним днем, а я считаю, это могло бы стать завтрашним днем, если бы многие так поступали, а желательно — все. Для меня она живой пример.

— Сочувствие большим тиражом и как всеобщий гражданский долг, так, что ли?

— Нет, Ильза. Протестовать, разделяя судьбу — так это определила тетя Люси.

Высказав свои только что обретенные взгляды, Ирэна вышла из комнаты, и ей незачем было стоять за дверью и слушать, что делает сестра. Она и сама знала, что та, прорыдав некоторое время с сухими глазами, сядет за дневник, чтобы — как всегда, когда что-нибудь выходило не по ее, — торопливым почерком записать свои жалобы и излить таким образом свой гнев.

Похоже, что это голос Магды, думает Янпетер Хеллер, ведь, кроме нее, некому отвечать сперва в коридоре, а потом в комнате Пундта на вопросы, которые равнодушно задает скрипучим голосом некий господин Ворчун.

И, оторвавшись от чтения, он невольно прислушивается к звукам, доносящимся из комнаты Пундта — шаги, скрип никогда не смазываемой дверцы шкафа, — пока у него как-то само собой не складывается убеждение, что рядом происходит что-то необычное. Что это, открывают чемодан? Не похищает ли научный соперник труд Пундта о происхождении алфавита? Хеллер уже ерзает ногами по коврику, чтобы найти ботинки, и после нескольких попыток влезает в них, вот он уже стоит возле кровати и снова прислушивается, но так как ничего не проясняется, бесшумно выскальзывает в коридор, собираясь внезапным своим появлением в комнате Пундта застигнуть непрошеного посетителя на месте преступления, однако как раз тут неплотно притворенная дверь распахивается перед ним, и он сам стоит, ослепленный и захваченный врасплох.

Первое, что он видит, это две жестяные бляхи на ремешках, и, прежде чем успевает сообразить что к чему, уже слышит от Магды объяснение этого визита:

— Ужас-то какой, они напали на господина Пундта и хотели его утопить, кинули в лодку и пустили по Альстеру.

Хеллер кивает обладателям блях и считает, что им совершенно незачем представляться, произнося: «Уголовная полиция». Не дожидаясь приглашения, он заходит в комнату Пундта.

— Вы коллега потерпевшего? — спрашивает одна из блях.

— С господином Пундтом что-то случилось?

— Да уж точно, случилось. Совершенно случайно наряд речной полиции оказался как раз в том месте, так же случайно полицейские заметили плывущую по течению лодку, и только благодаря всем этим случайным совпадениям удалось спасти человека, который был без сознания.

Хеллер, не глядя, пытается нащупать рукой стул, который ему услужливо пододвинули, а усевшись, просит еще раз рассказать — поподробнее, — как благодаря случайным совпадениям коллеге Пундту посчастливилось выбраться в темноте из коварного Альстера. И чем дольше он слушает, тем больше слабеет охвативший его поначалу ужас, не может не слабеть, потому что употребляемые в рассказе казенные слова и обороты становятся своего рода завесой, скрывающей суть инцидента за канцелярской деловитостью протоколов следствия, которые печатают двумя пальцами на пишущей машинке… Исходя из чего нападение в целях грабежа не может быть достоверно доказано… Установлено время преступления… Результаты экспертизы отпечатков пальцев… Вследствие отсутствия наличия свидетелей… А теперь вам надлежит, вы должны, вы не можете обойти молчанием все факты, проясняющие хоть какие-то обстоятельства, связанные с этим делом.

Что спрашивает такой человек, как Хеллер, после изнурительного допроса? Он спрашивает:

— Скажите, а в состоянии ли господин Пундт после всего происшедшего говорить?

Одна из блях отвечает:

— Потерпевший может подвергнуться лишь краткому допросу, если вы это имеете в виду.

Рита Зюссфельд выскакивает из-за стола, за которым они завтракают; на ходу вонзая желтые зубы заядлой курильщицы в половину булочки, намазанной маслом, она объясняет свой поспешный уход тем, что ужасно опаздывает; вбегает в кабинет, хватает кожаный портфель, вытряхивает его содержимое прямо на пол, чтобы выбрать среди разлетевшихся бумаг записи, необходимые для обоснования сделанного ею выбора, к этому присоединяет заметки, найденные в завалах на письменном столе, — и все это она делает с куском булки, торчащим изо рта, словно мертвая добыча в пасти хищника.

А Янпетер Хеллер, прислонив свой портфель к ножке стола, уже во второй раз заверяет горничную Магду, что непременно передаст господину Пундту от нее привет и пожелания скорейшего выздоровления; при этом он не отрывает глаз от газеты, которая и сегодня снова под крупными заголовками повествует о Чарли Гурке, рассказывая среди прочего историю о том, как этот спортсмен, несмотря на предлагавшийся ему аванс в шестьсот тысяч марок, отказался уехать в Италию, ибо считал, что его место среди старых друзей, среди тех, с кем он разделил радость стольких побед и горечь поражений.

После попытки закурить, тыча зажженной спичкой в булочку, Рита Зюссфельд подчеркивает громадным красным карандашом сперва отдельные фразы, а потом ставит на полях огромные, размером во всю страницу, восклицательные знаки, но и этого ей кажется мало, и она принимается искать зеленый карандаш, но не находит его. Зато во время этих поисков у нее спускается петля и на втором чулке, однако она этого не замечает.