Зигфрид Ленц - Живой пример

— А ну-ка, посмотрим, не пошаливает ли наше сердечко?

Хеллер не отрывает глаз от аппарата, в котором завертелись черные валики, а паукообразные самописцы, вздрогнув, начали что-то чертить, и он теперь выталкивает наружу закручивающуюся в спираль, словно переваренную в утробе, широкую бумажную ленту.

— Видите, — говорит великанша, — уже пишет…

— Я полагаю, развлекательное чтиво, не более того, — подхватывает Хеллер.

— Во всяком случае, двое читателей вам обеспечены, — говорит великанша, меняя штекеры в гнездах, и бросает быстрый взгляд на самописец, который равномерно и без особого темперамента вычерчивает свою линию. Зашифрованное послание она воспринимает с радостью и восклицает так, будто результат касается не только Хеллера, но и ее лично:

— Вот и хорошо! Этого мы и хотели!

Хеллеру разрешается встать и одеться; он допытывается, какие отклонения от нормы она все же обнаружила — собой ведь не устаешь интересоваться, — но великанша лишь качает головой, она ничего не скажет и не имеет права сказать, оценку его общего состояния ему сейчас сообщит сам господин доктор, не будет ли он так добр последовать за ней в кабинет.

Они минуют лабораторию, и перед неплотно затворенной дверью великанша прощается с ним, пожав ему руку и ободряюще улыбнувшись. Хеллер толкает дверь и входит в специальную комнату для ожидания перед кабинетом врача. С диванчика у окна на него глядят те двое пенсионеров, они сидят с пиджаками на коленях, одинаково засучив рукава на левой руке. Они кивают с медлительностью, кажущейся нарочитой, и, учтиво осклабившись, объясняют Хеллеру, что зажимают в сгибе локтя ватные тампоны, дезинфицирующие крошечную ранку от внутривенного вливания.

— У вас что, одна и та же болезнь?

Следующая очередь Хеллера. Сухая и жесткая ладонь то ли гребца, то ли гимнаста стискивает его запястье, втягивает в кабинет и отпускает только у письменного стола, на котором разложены веером и прижаты бюваром тысяча прямоугольных бумажек, напоминающих хозяину кабинета о каких-то обязательствах, сроках и датах.

— Добрый день, господин Хеллер, я доволен, что мы все же встретились. Шарлотта мне кое-что рассказывала, как вы сами понимаете…

— Добрый день.

Молчание. Безмолвное знакомство. Первое разглядывание вблизи. Оценка внешнего облика друг друга: в следующей серии фильма о Зауэрбрухе [18] Зауэрбрух — известный немецкий хирург. он, несомненно, смог бы сыграть роль второго ассистента, конечно бессловесную… Борода, видно, не только скрывает безвольный скошенный подбородок, но и призвана выразить сознательный протест. Вот, значит, он какой. Вот, значит, как вы глядит мой предшественник.

— Я хочу вам сразу сказать, господин Хеллер. Я, конечно, знал, что вы в Гамбурге, Шарлотта мне говорила, что вы участник педагогического конгресса…

На что Хеллер отвечает, задумчиво проводя большим пальцем по верхней губе:

— Шарлотта вечно что-то выдумывает, и рассказы ее всегда велики на один размер. Никакой не конгресс, а скромное совещание по поводу издания новой хрестоматии, всего лишь встреча трех соавторов.

— Ах, вот как.

— Да. Если вы внесете во все, что слышите от Шарлотты, поправку на номер, предосторожности ради, то как раз попадете в точку.

Длинный накрахмаленный врачебный халат, сшитый в талию и делающий Тормелена еще более стройным, чем он есть на самом деле, с шуршанием перемещается за письменный стол, сейчас, наверно, последует объяснение — чтобы мы правильно друг друга поняли, господин Хеллер, — прозвучат основополагающие формулировки, однако ничего этого не происходит, и тогда молодой педагог, который производит скорее впечатление человека доброжелательного, нежели себе на уме, заверяет врача, что в обхождении с его женой у него можно кое-чему научиться, успел ведь он накопить в этих делах некоторый опыт.

— Чтобы мы правильно друг друга поняли, господин Хеллер, я все же не думаю, что вы явились ко мне на прием, чтобы говорить со мной о Шарлотте.

Хеллер усмехается, откидывается на спинку кресла и изображает на своем лице выражение полной доверчивости, которое врача явно раздражает. Хеллер знает, что его слова отдают шантажом, по все же произносит:

— Пока что Шарлотта еще моя жена.

— Мне это известно, господин Хеллер, и тем не менее я не вижу оснований обсуждать с вами эту тему. Ни сегодня, ни когда-либо вообще. И хотя вы все же сочли необходимым напомнить мне о вашем браке, я лично не намерен обращать ваше внимание на то, какой характер носит ваш брак последние годы. Если же вам угодно, чтобы я принял вас как пациента…

— Ну конечно, — перебивает его Хеллер, — для этого я сюда и пришел. — И, насколько ему удается, демонстрирует полную покорность и готовность подвергнуться врачебному осмотру.

— Тогда могу ли я вас попросить раздеться до пояса?

— Только до пояса?

— Да, этого достаточно.

В то время как Хеллер с удовольствием разоблачается, он замечает на письменном столе свою историю болезни и приколотые к ней скрепкой желтый и белый бланки, а также нетуго скрученный рулончик миллиметровой бумажной ленты. Пока доктор изучает все это, Хеллер невозмутимо обнажает свои покатые плечи и безволосую, облитую жирком, хоть и не лишенную мускулатуры грудь, всю в пигментных пятнах и прожилках, словно географическая карта, и, так как он вовсе никогда не подозревал, что нагота выставляет напоказ все — и дряблость кожи, и вообще всю физическую непривлекательность, он ждет врача, широко расставив ноги, неколебимо уверенный в победе.

Звонит телефон, но доктор Тормелен снимает трубку лишь на третьем звонке, не отрываясь при этом от чтения, отсутствующим голосом называет себя, медленно поднимает глаза от бумаг, скользит по Хеллеру рассеянным взглядом и, постепенно сосредоточиваясь, останавливает его на фотографии пожилого врача. Он отводит трубку от уха, хотя собеседник еще продолжает говорить — жест, который Хеллер помнит по многим фильмам и который выражает, если не потрясение, то, уж во всяком случае, ту крайнюю степень волнения, когда слова бессильны. Словно в замедленной съемке, подносит он трубку к аппарату, кладет ее, качает головой и касается кончиками пальцев прикрытых век. Затем он ощупью находит ручку ящика и выдвигает его. Он вынимает оттуда пачку сигарет и так торопливо и неумело закуривает, что сомнений быть не может — человек он некурящий. Он курит, уставившись на телефон, плечи его словно окаменели, похоже, он так и будет сидеть.

Хеллер пытается напомнить ему не только о своем присутствии, но еще и о том, что он стоит с обнаженным торсом, и спрашивает:

— Дурное известие? — И тут же добавляет: — Какая-нибудь неприятность?