Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

— Излишек ума вреден, говорил кто-то, — с иронией сказал Вольман. — В осажденной Византии люди тоже спорили о том, какого пола ангелы. Так же как и мы спорим… Это значит, что приближается конец… Мы состарились.

— Ну, что ты, папа, — сказала вошедшая в этот момент Клара. — Что ты! Ты самый молодой. Я пришла пригласить вас к столу. Нехорошо с вашей стороны… сегодня, в день моего рождения, вспоминать только о грустных вещах. А ну, выше голову, марш вперед.

В ярко освещенной столовой все почувствовали себя неловко. Матово блестела скатерть, свет скрытых в потолке ламп отражался в хрустальных бокалах, возле каждого прибора стояло три бокала.

Ели молча. Молнар, задумавшись, проливал соус на скатерть. Вольман удивился тому, как внезапно состарился доктор, так внезапно, как будто он лишился всякой опоры в жизни.

— Что нового на фабрике, господин Прекуп?

— Вы обижаете меня, мадемуазель, — галантно улыбнулся главный инженер.

— Я? Почему?

— Вы думаете, что я настолько одряхлел, что ни о чем другом, кроме нитей, станков, трансмиссий и тому подобных вещей, не могу говорить?

Вольман казался озабоченным. Он ел быстро и даже не притронулся к вину. Зато Молнар трижды осушил свой бокал и заметно повеселел.

— Оставьте вы фабрику. Теперь только и слышно: фабрика, продукция… и в газетах то же самое. Когда-то, э-хе-хе, были теории, свобода, социализм… — Он шумно смеялся, пока на него не напал кашель.

Вольман повернулся к Прекупу:

— Из Амстердама хлопка не будет!

— Как? Что случилось? — испугался инженер.

— Ничего. Я не хочу получать его оттуда. Конечно, я теряю на этом, но лучше пусть я потеряю, чем они выиграют. Это что-то ужасное.

Вольман уже не мог сдерживаться. Прекуп с тревогой видел перед собой не сильного хозяина, а раздавленного событиями человека. Вольман с минуту помолчал, глядя в тарелку, потом отпил из бокала токайского.

— Это парадоксально, — продолжал он. — Мы работаем, а доходы идут в руки тех, которые в один прекрасный день выгонят нас, как старых собак.

Клара почувствовала себя лишней, она подвинула свой стул к Молнару, и старик заплетающимся языком начал говорить ей высокопарные комплименты.

— Вот так, — сказал Вольман. Он уже жалел о своей вспышке. — Хлопка не будет. Они собрали станки, которые скоро вступят в строй. Хорошо, посмотрим, на каком сырье они будут работать.

— Это значит?.. — начал Прекуп.

— Это значит, что мы тоже будем бороться. Короче говоря, Krieg ist Krieg [20] Война есть война (нем.). . Надо, чтобы и эти болваны на Западе это поняли. Конференции, западная вежливость… По отношению к кому? К хамам, опьяневшим от собственной власти.

— Не забывайте: римлян победили побежденные ими греки, — сухо засмеялся Молнар. — История может повториться.

— Понимаю, — сказал Прекуп и посмотрел на барона с безграничным восхищением.

— Они одержали верх со сборкой станков, — сказал Вольман. — Я это очень хорошо понимаю. Правда, цыплят по осени считают. — Он натянуто улыбнулся. — Жизнь полна противоречий. Рабочие работают на меня и в то же время для достижения коммунистических целей, которые для меня совершенно неприемлемы.

— Подумаешь, — повернулся к нему Молнар. — Об этом говорил еще старик Гераклит. Все существует и не существует в то же самое время.

— Хватит иезуитствовать, — сказал Вольман с досадой. — Так вот, господин Прекуп, такой линии я и буду придерживаться.

— Тогда это можно еще развить, — засмеялся инженер. — Вашу линию можно применить и в красильне… У нас на складе есть значительные запасы индантрена с «ИГ Фарбениндустри».

— О, это замечательно, — обрадовался барон. — Мы ждем еще два вагона из Германии. — Он засмеялся, довольный. — Ничего. Я позвоню, чтобы его продали где-нибудь в Чехословакии…

— А тот, что на складе?

— Надо будет поговорить с Циммерманом. Перенесем его ко мне домой. Здесь его никто не станет искать, — спокойно сказал Вольман.

Прекуп снова украдкой посмотрел на него. Барон был высокого роста. Жесткие коротко остриженные седые волосы делали его похожим на университетского профессора, на которого преподавательская деятельность наложила свой отпечаток. В его руках переплетались мощные нити: акции «Виккерс», «Дейче текстиль. А. Леж», помещенные в банк в виде золотых слитков, зеленых долларов, лир, вложенные в недвижимость… Сотни тысяч рабочих, длинные колонки цифр, сокровища индийского искусства, виллы с черепичной крышей в Швейцарии. И при всем этом он скромно сидел здесь в этом глухом, заброшенном уголке Европы и был известен только по имени. Его дед прибыл в 1830 из Вены в дилижансе третьего класса и появлялся в городе в высоком цилиндре, зеленом фраке с бархатным воротником и в белом галстуке, помятом и пыльном. Он построил себе мельницу, потом продал австрийской армии коней и мало-помалу терпеливо увеличивал свои доходы, пока они не стали неисчислимыми.

— Да, вы правы, господин барон. Так и сделаем.

Они снова перешли в гостиную, где играли тени, отбрасываемые огнем, и проговорили до поздней ночи о молодости, о Париже, о картинах и музыке. Вольман отвез гостей домой на машине. Вернувшись, он спросил Клару:

— Почему не пришел Албу?

— Он прислал мне подарок.

— Что именно?

— То, что мне хотелось. Вот, посмотри! — и она вынула из сумочки маленький браунинг с белой перламутровой ручкой.

— Как это пошло, Клара… словно какая-нибудь вульгарная девица… какой ты еще ребенок… А сам он почему не пришел?

— Я просила отложить визит, сказала, что плохо себя чувствую. Просто больше не хочу его видеть. Он мне противен.

— Мне тоже, Клара, — очень тихо признался Вольман. — Мне тоже. Но тебе все-таки придется принимать его, как ты делала это до сих пор, а может быть и чаще. Неизвестно, когда он нам понадобится.

Раздался пронзительный гудок.

— Поезд идет! — крикнул молоденький поденщик с взъерошенными волосами, подвязанными узенькой голубой лентой. Все быстро поднялись с досок, на которые присели перекурить, схватили железные тачки, прислоненные к серой стене склада; тачки загремели так, что ничего не стало слышно. Из-за угла появился поезд: железнодорожник сигналил красным флажком.

Все ближе и ближе паровоз, все ярче лучи прожектора. Тонкие, острые, они пронизывают черные клубы дыма, окутывающие заснеженный фабричный двор.

— Осторожней, ты! — крикнул кто-то.

Поезд замедлил ход, протяжно заскрипели тормоза. Из склада быстро вышел заведующий с новым регистрационным журналом в руке. На его лице сияла победная улыбка, как будто то, что должно было за этим последовать, имело необыкновенное значение.

— Осторожней снимайте, — поучал он рабочих. И вдруг нахмурился — Погаси сигарету, товарищ. Ты что, хочешь вызвать пожар?