Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Заведующему страшно нравились громкие слова. Поэтому он восхищался Симоном. Он даже жене говорил: «Редко встретишь такого человека!»

Он еще раз посмотрел вокруг и решил, что все в идеальном порядке. В этот самый момент поезд остановился. Только паровоз продолжал еще усиленно пыхтеть. Заведующему казалось, что паровоз этим пыхтением выражает свою радость. Именно так и сказал однажды Симон: «Машины тоже, должно быть, испытывают удовлетворение». Хотя было совсем не холодно, заведующий замотал шею зеленым шарфом и несколько раз кашлянул, давая понять, что он приступает к работе.

Открыли двери вагонов. Как огромные сахарные головы, высились тюки хлопка, на которых красными буквами было написано: СССР.

Рабочие приставили доски и устремились в вагоны. Заведующий остался доволен тем, как шла разгрузка: тачки, грохоча, сновали взад и вперед, из вагонов неслись крики:

— Раз-два, взя-ли!.. Раз-два, взя-ли!..

Со стороны прядильни шли несколько рабочих: они подошли к заведующему.

— Прибыл транспорт?

Не ожидая ответа, поднялись в вагоны.

Заведующий бегал от вагона к вагону, от поезда к складу и обратно, тщательно записывая в новую книгу каждый тюк. После четверти часа такой беготни он совсем взмок. Таким и нашел его Герасим, пришедший посмотреть, как идут дела. Какая-то работница, тоже поспешившая сюда с группой рабочих, увидев Герасима, даже немножко испугалась. Она покраснела как рак, лихорадочно подыскивая оправдание своему присутствию здесь: она кого-то оставила за себя у станка, а сама побежала посмотреть, какой хлопок привезли. Когда она вышла из вагона, Герасим спросил:

— Куда торопишься, товарищ Ходит? — Она удивилась, откуда он знает ее имя, и остановилась. — Ну, как хлопок? — снова спросил Герасим.

— Белый, — растерявшись, ответила она.

Герасим одобрительно кивнул головой и вместе с ней поднялся в вагон. Девушка шла ка цыпочках, как будто боясь чего-то. Герасим разорвал угол одного из тюков и вытащил пучок хлопка. Пощупал:

— Чистый.

Девушка тоже выдернула немножко хлопка, смочила слюной и скрутила.

— Да, хороший хлопок. Не такой, как голландский.

На складе громоздили друг на друга тюки. Заведующий следил за тем, чтобы их укладывали как следует. Выйдя со склада, он направился к вагонам и тут столкнулся с Дудэу.

— Вот это хлопок, дедуля, — сказал он ему. — Чудо!..

Дудэу не обратил на заведующего внимания. Он подошел к тюку, разорвал его и выдернул клочок хлопка. Легко пропустил его сквозь пальцы, как через маленькую чесальную машину: нити были прочными и шелковистыми.

Из-за хлопка он со многими на фабрике поссорился. Он говорил, что хлопок имеет запах. Чистый, теплый запах, похожий на запах поля под лучами летнего солнца. Поэтому он сердился, когда ему говорили, что хлопок не пахнет.

Его смена начиналась только с двух, но он пришел пораньше, чтобы поспеть к разгрузке поезда. Еще с утра, полусонный, он предвкушал это удовольствие. На душе было легко и весело. Пропустить разгрузку он не мог. «Попав в теплый склад с застоявшимся воздухом, хлопок теряет свой блеск, как будто вянет от одной только мысли, что скоро превратится в ткань, платья, белье», — думал он.

Многие, особенно Герасим, ругали его за это. Он прекрасно знал, что Герасим совершенно прав, но ему хлопок нравился именно таким: белым и блестящим. Когда он болел, он покупал в аптеке вату и нюхал ее: «А еще говорят, что хлопок не пахнет!»

Дудэу, заметив, что он остался на складе один, засунул комочек хлопка в карман и вышел.

После теплого склада его сразу же обдало холодным воздухом. Он натянул шапку на уши. У одного из вагонов увидел Герасима и инженера Дамьяна в белом халате, что-то горячо доказывавшего.

«Совсем еще ребенок, — размышлял Дудэу, — ни за что не подумаешь, что у него за спиной уйма разных школ».

Дудэу вынул клочок хлопка из кармана. Герасим заметил его:

— Что, дедуля, пахнет хлопок?

— Да, — кивнул тот, подходя к Герасиму, — хороший хлопок… — Он держал клочок на большой тяжелой ладони, как на подносе.

Глаза Герасима потеплели. Когда Дудэу отошел, Герасим снова повернулся к Дамьяну.

— Подумай о том, что я тебе сказал. Хорошо, чтобы выступил кто-нибудь от технических работников.

— Почему же именно я?.. Я ведь самый молодой.

— Вот именно поэтому… Не только ты молод, но и мы все молоды, каждый из нас. И страна у нас молодая… В недалеком будущем… Но не стоит тебе рассказывать об этом… Увидишь своими глазами. Договорились?

Дамьян подумал, потом утвердительно кивнул головой.

— Но я ведь даже не знал Хорвата…

— Я тоже не знал Филимона Сырбу, а выступал. Скажешь несколько слов. Будет говорить кто-нибудь от рабочих, наверное Трифан и товарищи из уездного комитета. Впрочем, вся эта торжественная церемония займет немного времени. Снимут покрывало со статуи Хорвата перед фабрикой, вы выступите и все….

— Хорошо, товарищ Герасим. Мне тоже хотелось кое-что спросить, но сейчас неудобно. Я приду в другой раз.

— Я считаю, что все вопросы надо решать сразу. В чем дело?

— Вы, конечно, знаете Марту Месарош из прядильного цеха.

«Наверное, он видел меня с ней, — подумал Герасим. — Не надо бы показываться вместе у фабрики».

— Да, я ее знаю, — ответил он, немного помедлив. — Что с ней?

— Вот об этом я и хотел вас спросить. Что это за девушка?

— Как это, что за девушка?

— Видите ли, она красивая и… Скажу по правде, нравится мне. Я здесь новый человек. У меня никого нет. Но мне хотелось бы знать мнение других. Вы ко мне хорошо относитесь.

Герасим не знал, что ответить. Сначала ему показалось, что Дамьян смеется над ним, но потом он понял, что инженер нисколько не шутит. Он стоял перед ним, как перед профессором на экзамене, потирая руки.

— Марта — красивая девушка, правда?

— Да, красивая, — подтвердил Герасим.

— Я все-таки пойду. Неудобно говорить о таких вещах, когда только что речь шла о павшем герое рабочего класса.

— Да, может быть, ты и прав. Не время сейчас.

Дамьян направился к прядильне. Герасим пошел за ним, он чувствовал себя очень неловко. «Что за черт, почему он спросил именно меня?» Правда, в последнее время он был очень занят и совсем не встречался с Мартой, так что Дамьян не мог их видеть вместе.

Все семь труб текстильной фабрики, вытянувшиеся, как пальцы, к небу, выбрасывают клубы черного дыма. Дым свертывается в кольца, они рассеиваются и издали походят на гигантские очесы черного хлопка. Тень от дыма, напоминающая пузатый корабль, покрывает стеклянные крыши, фабричный двор, лица людей, неподвижно застывших вокруг высокого постамента, на который накинуто белое покрывало. Герасим стоит рядом с Суру и смотрит на собравшийся народ. Здесь много людей, которых он не знает по имени, но лицо каждого ему знакомо. Вот тот высокий человек возле Дудэу несколько дней назад ругал партию за то, что ему дали разбавленное молоко. Сейчас он громко, во весь голос поет «Интернационал». Дамьян весь красный: еще не прошло волнение; ему, наверно, кажется, что все думают о том, что он сказал, и он гордится этим. Вчера вечером, когда он пришел к Герасиму показать текст выступления, он был так взволнован, что не мог произнести ни одного путного слова. Пробормотал только: