Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Он хотел пройти между прядильными станками, но это ему не удалось. «Жирный, как свинья», — твердил он себе. Что только он ни делал, чтобы похудеть, но все было бесполезно. Стал меньше есть, а потерял ничтожно мало. Видя, что это не дает никаких результатов, он снова стал есть все и за несколько дней поправился на несколько килограммов. А рабочие, наверное, думают, что ему отлично живется. Убедившись в том, что протиснуться между станками он не может, Хорват обошел их. Молоденькая прядильщица знаком подозвала его и показала на потолок.

— Не работает.

Хорват поднял голову, увидел вентилятор.

— Почему не работает?..

— Потому что сломан, вот почему.

Хорват знал, что это такое, ведь он сам когда-то работал в цеху. Это значит, что помещение не проветривается, что люди вдыхают очесы. А легким только этого не хватает! Год работы — и начинаешь харкать Кровью. И тогда сам бог не поможет тебе. «Вот одна из „маленьких“ проблем!» — подумал Хорват. А сколько еще подобных «маленьких» проблем он не замечал! «Разве они все вместе не составляют большой проблемы?» И вдруг ему открылось странное сходство между ним самим и Симоном, сходство в том, как они работали. «Мне остается только начать произносить речи о „больших социальных проблемах“, и я стану его копией».

Хорват направился к электрикам, чтобы распорядиться о немедленной починке вентилятора. Теперь он приходил к убеждению, что каждодневная работа требует большего терпения и большего умения ориентироваться, чем его прошлая деятельность. Люди думали, вероятно, так же, как и он, — что сразу же после 23 августа все в мгновение ока изменится, — они устали ждать перемен. Он знал, что ему следует делать: разъяснять людям, что лишения неизбежны, что жертвы, которые они приносят, в конечном счете в их же интересах.

Когда Хорват уже выходил из цеха, его остановила тетушка Флоря, старая прядильщица, проработавшая на фабрике лет двадцать.

— Сегодня я опять не получила молока, товарищ Хорват. А Герасим все говорит, чтобы я записалась в коммунисты… На-кось, выкуси! — и она показала кукиш. — Я вступила в партию социалистов. Вот они, это да! Они защищают наши интересы! Полчаса назад у меня был Симон и сказал мне, что будет добиваться у барона полотна для рабочих. Не знаю точно, сколько метров в каждый квартал. Вот это да! Полотно нам очень нужно. Даже тебе оно нужно, хоть ты и толстый.

Хорват побледнел. Только вчера они впервые обсуждали вопрос о полотне в партийной ячейке прядильни. «Я работал плохо, затянул, и теперь Симон хочет повернуть все так, будто это идет от него».

Станки в цехе вытянулись в два ряда, как солдаты по команде смирно. Над ними клубами белесого тумана вьются хлопковые очесы, и тонкие волоски оседают на корпусах прядильных машин. Крутятся тысячи шпулек, выпуская тонкие-тонкие нити, которые равномерно наматываются на цветные веретена. Они напоминают паутину, повисшую на передаточных ремнях. Большие окна, стекла разбиты. Над окнами жужжат вентиляторы, втягивая мелкие хлопья и горячий сухой воздух.

Кажется, что в цехе медленно и ровно идет снег, словно в тихий зимний день.

Среди станков, у стены, опершись на ящики, усталые худые люди следят за игрой хлопьев. Здесь, в прядильне, на собрании у каждого свое место. Симон, председатель фабричного комитета, взобравшись на ящик, наслаждается своим собственным голосом. На скулах у него выступили два больших красных, как осенние яблоки, пятна. Каждый раз повышая голос, он смело разрезает воздух рукой, жестикулирует, внезапно останавливается, делает внушительные паузы, потом снова жонглирует напыщенными словами о победе, о Марксе, о социал-демократии. Во время аплодисментов протирает запотевшие очки. Обычно он ждет, пока затихнет малейший шум, и только тогда обводит всех взглядом, чтобы убедиться, что его слушают. Сейчас он делает шаг вперед, поднимает правую руку.

— Да, товарищи… Благодаря тому, что дирекция сотрудничает с фабричным комитетом на равных началах, нам удалось добиться двадцати метров полотна на каждого рабочего. Эта квартальная плата поможет нам в экономическом отношении, и каждый честный рабочий сможет отдать себе отчет, если до сих пор он этого не сделал, что социал-демократическая партия борется и отстаивает интересы масс.

Хорват слушал его речь с болью в сердце. Ему теперь не оставалось ничего другого, как помогать осуществлению предпринятого Симоном дела. Ведь речь шла об интересах рабочих. Если бы он работал не так плохо и послушался бы Фаркаша, партийная жизнь на фабрике пошла бы иначе. Теперь он понял, что только решение конкретных задач дает конкретные результаты. Он попытался успокоить себя. «Ничего, зато это меня кое-чему научит». Потом подумал: «Но до каких же пор я буду учиться в ущерб делу партии?» Его мучила совесть, в душе он считал, что, вероятно, напрасно его поставили во главе партийной организации фабрики. Возможно, кто-нибудь другой принес бы гораздо больше пользы.

Аплодисменты заставили его вздрогнуть. Он зааплодировал вместе со всеми.

Через три месяца, в день, когда рабочим раздавали полотно, Симон назначил открытое собрание членов социал-демократической партии. Никогда в большом зале не собиралось еще столько рабочих. Тысячи людей с пакетами полотна под мышкой криками приветствовали Симона, доктора Молнара, Типея, секретаря Объединения социалистической молодежи фабрики, а те, опьяненные успехом, целовались на сцене и выкрикивали лозунги на трех языках: румынском, венгерском и немецком.

Хорват, сидя в помещении фабричного комитета, Слышал, словно сквозь сон, как скандировали имя Симона: «Си-мон! Си-мон!..» Он попытался подумать о Симоне со злостью, но это ему не удалось. Радость, что рабочие довольны, даже вызвала у него улыбку, ведь это было важнее всего.

Он тоже взял свой пакет с полотном и отправился домой. По дороге, у самых ворот, его чуть было не задавила машина. В последнюю минуту ему удалось отскочить в сторону. Он яростно выругался. Машина проехала еще несколько метров и остановилась. Хорвату захотелось подойти к шоферу и стукнуть его как следует. В эту минуту дверца машины открылась, и за рулем он увидел улыбающееся лицо барона.

— А, это вы, господин Хорват… Простите, пожалуйста… Я так задумался, что…

— Ничего, — пробормотал Хорват. — Советую вам Бее же в следующий раз быть осторожнее…

Барон вышел из машины и подошел к Хорвату:

— Я вижу, вы нагружены… Если хотите, я могу подвезти вас… — Хорват нахмурился, но барон не дал ему и рта раскрыть. — Честное слово, с великим удовольствием… Прошу вас. — Он широко распахнул дверку машины.

— Благодарю, господин барон, вы очень любезны… Но я предпочитаю пройтись пешком. Вы знаете, я ведь стараюсь похудеть.