Самим Али - Проданная замуж

Живя в детском доме, я видела отца чаще, чем за все последующие годы, и в детском доме я была счастливее всего. Я знала, что это не простое совпадение.

Как я и ожидала, Сайбер больше не звонил мне до смерти отца.

— Похороны во вторник, — сказал он. — Мы хотели похоронить его завтра, но нам не разрешили забрать его из больницы.

— Я приеду первым поездом во вторник, — произнесла я, пытаясь справиться с комом в горле. — Буду на месте около десяти.

— Да, думаю, это правильно. И уехать тебе лучше в тот же день. Все будут расстроены, так что не стоит тебе затягивать визит и расстраивать их еще больше, — сказал он, после чего раздались гудки отбоя.

Я дрожащей рукой положила трубку и разрыдалась. Осгар обнял меня и принялся покачивать, как я обычно делала, когда кто-то из мальчиков расстраивался. Мы решили, что ему не стоит ехать на похороны, потому что его присутствие только подлило бы масла в огонь. Осгар понимал, что Манц не слишком ему обрадуется, и не хотел становиться причиной скандала в такой день.

Я приехала в Глазго и села в такси. Мать переехала из района, который называла «маленьким Пакистаном», после того как я сбежала из дому, а Манца посадили в тюрьму. Сайбер сказал, что ей тяжело было оставаться там, где люди знали о случившемся. Я вошла в дом и увидела Сайбера, ожидавшего меня в коридоре. Я протянула руки, чтобы обнять брата, но тот отстранился. Я подавила желание всхлипнуть, а Сайбер опустил взгляд в пол и указал на одну из дверей.

— Женщины там, — сказал он.

Я туго обернула вокруг головы шарф и шагнула в комнату. На полу сидели человек десять женщин, они плакали и читали молитвы. Тара, Ханиф и Мена сидели в центре комнаты. При виде Мены у меня екнуло сердце, и я пошла к сестрам со слезами на глазах. Тара подняла на меня взгляд. Мне до боли захотелось, чтобы она обняла меня. Мы никогда не были близки, но приходились друг другу родными сестрами, и наш отец только позавчера скончался. Мне хотелось скорбеть вместе с ними, разделить то единственное, что было для нас общим.

— Не садись здесь, — сказала Тара. — Сядь там. — Она указала на пустующий угол рядом с камином.

Я задержала на сестре взгляд и увидела, как полыхнули гневом ее глаза. Я кивнула и села туда, куда она мне указала. Остальные женщины беспокойно ерзали и кивали, когда я переводила на них взгляд.

Но как бы ни относилась ко мне Тара, она не могла помешать мне скорбеть об отце и молиться, чтобы он попал в лучший мир и обрел счастье.

Мужчины, родственники покойного, — Манц, Сайбер, Салим, Башир и еще несколько человек, которых я не узнала, — вошли с гробом отца и оставили его здесь, чтобы мы могли попрощаться: женщинам не позволялось ходить на кладбище. Ни один из мужчин не взглянул в мою сторону. Тара, Ханиф и Мена подошли к гробу, поддерживая друг друга и громко рыдая.

Я не поднимала голову и могла видеть лишь подбородок Манца. Мне вовсе не хотелось встречаться с ним взглядом. Я боялась, что он мгновенно выйдет из себя. Мне было страшно, потому что я не знала, как он может себя повести, но вокруг находилось так много людей, подруг матери и просто знакомых, и я надеялась, что он не станет скандалить при них.

Я поднялась и с дрожью в коленях подошла к гробу. Лицо отца выглядело таким спокойным… Слезы потекли у меня по щекам. Он казался моложе, чем тогда, в больнице. Я могла думать лишь о том, как быстро пролетели годы и как глупо, что мы не поддерживали с ним отношения, пока не стало слишком поздно.

Женщины обняли Тару и Мену, утешая их. А потом мы все стали читать молитвы. Мужчины подняли гроб и понесли его к выходу. Я отвернулась, чтобы не видеть лица Манца.

— Пока, папа, — прошептала я, когда гроб выносили из комнаты.

Несколько минут спустя ко мне подошла Танвир.

— Думаю, тебе лучше уйти, — сказала она.

У меня перехватило дух.

— Но я хочу остаться, чтобы помолиться на третий день.

— Тебя не оставят ночевать.

Я собрала в кулак всю свою волю и как можно искреннее произнесла:

— Спасибо, что сообщили о папе и дали возможность попрощаться.

С этими словами я покинула дом.

После смерти папы я несколько раз приезжала в Глазго. Я чувствовала себя чужой среди родственников, но хотела попытаться узнать братьев, сестер и мать, будучи равной им, а не в качестве девочки для битья. После того как папа умер, мать связалась со мной и попросила приехать в гости. Я не сразу узнала зачем. Дело было не в том, что мать боялась собственной смерти и хотела повидаться с внуками, пока была жива. Во время нашего первого визита, спустя примерно шесть месяцев после похорон папы, она сообщила мне причину: она хотела, чтобы я ушла от Осгара. Она думала, что сможет уговорить меня вернуться. Мать твердила мне: «Мы простили тебя за то, что произошло. Только возвращайся и лети в Пакистан, к своему мужу».

Я недоумевала.

— Простили меня — за что?

— За то, что ты сбежала из дому.

— Я не сделала ничего дурного.

После таких разговоров я расстраивалась и возвращалась домой разочарованной, потому что мать по-прежнему считала меня никчемной, я по-прежнему подводила ее. Осгар прекрасно справлялся с моим настроением после таких поездок. Он заранее знал, что будут говорить родственники, и готов был меня успокаивать.

Мать жила с Салимом, его женой и двумя их детьми. Салим держал мясной магазин и хорошо зарабатывал. Во время первых посещений я чувствовала себя не в своей тарелке, потому что отношения между мной и матерью были очень напряженными. Она почти не разговаривала со мной, спрашивала только, как у меня дела, и уходила к себе, жалуясь на головную боль.

Шахад, жена Салима, была нашей дальней родственницей из Пакистана. Добрая молодая женщина, она всегда улыбалась мне, когда я приезжала в гости. Однажды, во время моего третьего визита, когда все ушли на работу или в школу, а мать, как всегда, лежала в постели, Шахад подсела ко мне в гостиной и спросила, что произошло между нами — между мной и моей семьей — и почему все так холодно ко мне относятся.

— Они ведь наверняка рассказывали тебе, — ответила я.

— Да, свою версию. — Шахад посмотрела в чашку с чаем. — Но ты не похожа на человека, которого они описывают.

Я шумно сглотнула.

— Что они обо мне говорили?

— Что ты нехорошая, что с тобой не стоит знаться. — Шахад посмотрела мне прямо в глаза. — Но мне ты кажешься хорошим человеком.

Я приложила палец к губам.

— Тс-с. Тебе попадет, если мать это услышит.

Мы захихикали и с этого момента стали подругами.

Я рассказала невестке, что выросла в детском доме (о чем ей не говорили), о том, как я вышла замуж в тринадцать лет, а в четырнадцать стала матерью. Меня не удивило, что об этих подробностях они тоже «забыли» упомянуть.