Земовит Щерек - Семерка

В неразрушенных помещениях на не снесенных этажах явно находились замковые комнаты. В некоторых из них имелись двери, в некоторых — нет. В некоторых из них даже стен не имелось. Мебель из всех этих помещений были, похоже, вытащена и расставлена совершенно по-новому. К примеру, в холле стояло дохрена диванов, кресел и лавок, на которых валялись цветные журналы. Некоторые старые, некоторые — новые, другие совсем уже устаревшие.

— Приглашаю наверх, — сказал Баяй. — В гостиную.

— Договорились, — сказал я и пошел за ним. — А лестницы не завалятся?

— С чего бы? — ответил он.

— А лифта нет?

— А разве ты когда-нибудь видел лифт в польской пятиэтажке? Ничего с тобой не случится, от инфаркта не умрешь. Немного движения не повредит. Up!

Что ж, мы поднялись по этой его лестнице.

В гостиной, представлявшей собой пространство от целой четырехкомнатной малогабаритной квартиры, тоже стояло несколько диванов, кресел и столиков, стащенных, похоже, со всего дома. Из нескольких бетонных плит склепали камин. Сейчас в нем горела дверь в ванную. Или в сортир. Во всяком случае, старомодная такая белая стандартная дверь с окошечком. Стены были разные: в зависимости от того, какой раньше комнате принадлежали. Стена от детской комнаты была светло-голубая, с облачками; от столовой — с фактурными обоями; спальня была просто беленькой. Имелась даже кухня, о чудо, со шкафчиками, мойкой и так далее.

Баяй устроился в кресле у камина. Жестом руки пригласил присесть в кресле рядом. Я уселся.

— Закурить можно? — спросил я.

— Да кури себе, — ответил он.

Я вытащил из кармана пачку. Пустая.

— Где у тебя мусорная корзинка? — спросил я его, демонстративно сминая пачку в ладони.

— А ты где?

— Чего?

— Где находишься, спрашиваю.

— Ну, — ответил я, — у тебя.

— Но где?

— Ну… в блочном доме.

— Так где? В какой стране?

— Ну… в Польше.

— Ну вот. Тогда в кухне, под мойкой.

Я спрятал смятую пачку в карман.

— Ну что, — сказал я. — Слушаю.

— Это я тебя слушаю, — сказал Баяй.

— Зачем ты меня сюда привез?

— Потому что ты хотел.

— Я хотел?

— Если бы не хотел, сюда бы не попал.

— Ты кто такой?

— Я тот, кем ты желаешь, чтобы я был.

— Слушай, — не сдержался ты. — Говори лучше нормально, по-людски, как человек, и скажи, в чем тут дело.

— Спокуха, скажу, — ответил он и протянул руку за диван. Оттуда вытащил бутылку водки, две рюмки и банку огурцов. — В конце концов, за этим ты сюда и пришел. Как и все.

Он протянул руку еще раз и вытащил две пачки мальборо. Одну бросил мне.

— Держи, — сказал он. — Если желаешь, имеются трубки.

— А пепельница?

— Открой огурцы и бычкуй в крышку.

— Я тебе все объясню, — говорил он. Вы разговаривали у открытого окна. Бутылка, уже хорошенько потребленная, стояла на подоконнике. Откуда-то взялись какие-то блюдца, вилочки, тарелки, нарезка, какие-то яйца с майонезом, какая-то селедочка, овощной салат с вечным майонезом; ты понятия не имел, откуда, но оно все было. — Я все тебе объясню. Польша должна высвободиться, прежде всего, от того, что имеет вот, — и он постучал себя пальцем по лбу, — тут.

— То есть, от чего? — икнул я и затянулся сигаретой.

— У Польши запутаны мозги. И это… и это… — говорил он. — Это самая подлая цепь на свете. Такая, за которой сам приглядываешь, понял?

— Нет.

— Чтобы сбросить кандалы неверного мышления о себе самой. Польша, — нацелил он в меня огурцом, — обязана знать, откуда она пришла. Знать свою истинную историю. Не бояться не только того, чтобы принять в сознание то, что является избранным народом, но и провозглашать эту истину по всему свету.

— Ага, — сказал ты, разливая. — И это и есть та самая великая тайна, за которой все, якобы, идут к тебе в паломничество? Супер!

— Польша, — сказал Баяй, беря рюмку, — это определенная идея, а идею можно формировать так, как тебе хочется. Твое здоровье!

Мы выпили, закусили огурцом. Баяй налил еще себе колы в стакан, запил.

— Мне прямо блевать хочется, — сказал он, — когда слышу, будто бы Польша — это мост между Западом и Востоком. Польша не является ни Западом, ни Востоком, и никаким, курва, не мостом. И ни Севером, и ни Югом. Никаким, понимаешь, помостом между ними, никакими воротами. Польша — это центр. Да, да, — повторил он, прикуривая. — Польша является центром. Золотым центром.

— И что это значит?

— Польша не является ни тиранической, варварской, примитивной культурой суши — как туранская [221]Россия, словно вся та монгольско-турецкая степь, но и не коварной, циничной и испорченной культурой моря. Она находится между ними. Это здоровая исходная точка, от которой лишь затем отрастают в правую и левую стороны карикатуры, искажения, преувеличения.

— Тогда, тем не менее, — парировал я, — она, все же, является помостом.

— Да нет же. Это все равно, что говорить, будто бы центристское правительство является помостом между нацистами-правыми и коммунистами-левыми. Помост — это место встречи, пассивная платформа, а центр — это уже сосредоточие власти. То есть, мы и действительно стали чем-то таким, пассивным мостом, с тех пор, как нас лишили собственной воли. И с той поры, действительно, на нашем мосту сталкивается та долбаная культура моря с не менее долбаной культурой степи. Одна либеральная до дегенерации, вторая же — тираническая и жестокая. Вот это вот постоянное называние нас помостом — это символическое насилие, постоянное тыкание нас мордой в дерьмо. Это чтобы мы не забывали, кем должны быть, какова наша роль. Чокнемся.

Мы выпили.

— Польша же лежит точнехонько посредине. — продолжил он, — и она является идеальным равновесием между Востоком и Западом, Севером и Югом, но она не активна. Она отключена. И это является громадной трагедией для всего мира, что его естественный центр им не управляет, но по этой причине миром управляют его крайности: море или суша, Восток или Запад, коммунисты или нацисты. А не умеренный, мудрый, спокойный центр. Справедливый судья, язычок весов. И вот именно это, — заявил Баяй, — мы и отстроим. Миру необходимо вернуть стабильность. Порядок. И только мы способны это сделать. Польша объединяет в себе все культуры северного полушария, те культуры, которые придают тон всему миру: Востоку и Западу, и Польша стремится воцариться над ними. Заметь — воцариться, но не грубо поглотить, к чему стремится Восток или обманным путем, подло, по-змеиному сделать зависимым от себя, к чему стремится Запад. Мы же стремимся к мудрому, зрелому правлению. К общности, основанной на прагматичных интересах. Как в Речи Посполитой. А реализованная польская идея — это Корона Речи Посполитой. Корона, висящая над всем миром. Во всяком случае, над той его частью, над которой висеть стоит.