Патрик Модиано - Ночная трава

— Ты должен пойти поздороваться с ним, — сказала мне Данни. Она даже предложила заговорить первой, вместо меня, но я ее удержал. Да и было уже поздно — они свернули налево, на бульвар Распай. Мы сделали крюк и снова вышли к гостинице «Таранн».

— Почему ты не напишешь ему письмо, не назначишь встречу? — спросила меня Данни.

Нет уж. В следующий раз я поборю свою скромность, подойду и пожму ему руку. Но — увы — я больше ни разу не видел его, а много лет спустя к тому же узнал от одного из его друзей, что, когда кто-то жал ему руку, он смотрел со скучающим видом и говорил: «Снова пять пальцев?». Да, порой жизнь монотонна и банальна, как сейчас, когда я пишу эти строки, стараясь найти бреши во времени, чтоб сбежать через них. Мы сидели вдвоем на скамейке, на аллее бульвара, между воротами гостиницы «Таранн» и стоянкой такси. Через год я узнаю, что на этом самом месте, прямо на тротуаре перед нами было совершено преступление. Марокканского политического деятеля посадили в машину — будто бы полицейскую — и увезли, сначала это проходило как похищение, затем как преступление. И имя Жоржа, так часто бывавшего в холле отеля «Юник», мелькало на страницах газет в качестве имени одного из действующих лиц, так что я ждал появления там же Поля Шастанье, Дювельца, Жерара Марсиано и Агхамури — я бы очень хотел узнать его мнение по поводу всего этого. Но мне было страшно, и я вспоминал, что он сказал мне тогда, в кафе у театра «Лютеция»: «Мы вроде зачумленных… Общаясь с нами, вы рискуете подхватить чуму…» Как-то раз, днем, я забрел далеко на запад, к самому Отёй, и зашел в телефонную будку. Расстояние придало мне смелости. Казалось, что отель «Юник» где-то в другом городе. Я набрал номер марокканского корпуса, который Агхамури дал мне еще при первой нашей встрече, вместе с Данни, — я записал его в блокнот: POR 58–17. Едва ли он все еще живет в той комнате. Я слышал, как глухо звучит мой собственный голос:

— Могу я поговорить с Гхали Агхамури?

На том конце молчали. Я чуть было не бросил трубку. У меня вдруг закружилась голова, как бывает с тем, кто хочет спрятаться, но вместо этого вдруг бежит навстречу опасности.

— А кто его спрашивает?

Вопрос был задан сухим тоном полицейского инспектора.

— Друг.

— Я спросил ваше имя, мсье.

Я чуть не поддался нахлынувшей слабости: сказать ему мое имя, фамилию, адрес… Я вовремя удержался.

— Тристан Корбьер.

Молчание. Должно быть, он записал.

— И зачем вам нужно говорить с Гхали Агхамури?

— Потому что я хочу поговорить с ним.

Я тоже взял твердый тон. Гораздо тверже его.

— Гхали Агхамури больше не живет в марокканском корпусе. Вы слышите меня, мсье? Вы слышите?

Теперь уже я молчал в трубку. И я почувствовал, как мой собеседник на том конце забеспокоился и даже встревожился из-за моего молчания. Я повесил трубку. Впоследствии я часто проходил мимо отеля «Руаяль Сен-Жермен» и гостиницы «Таранн», но ни того ни другого уже не было, будто кто-то нарочно старался убрать обстановку, в которой совершалось преступление, чтобы о нем забыли. Когда я шел там на прошлой неделе, то не было даже скамейки напротив стоянки такси, где мы с Данни сидели в тот вечер.

— Это глупо… Я могла прямо сейчас подойти и сказать ему, что меня зовут Данни, как его стихотворение.

Она рассмеялась. Судя по тому, что я читал у него, да и по его добродушному виду, он бы, конечно, уделил нам пару минут. Иногда, шагая по улице один, я читал вслух его строки:

Церковь Святого Христофора в Жавель. Мы только что вернулись из того района, я, как всегда, ходил с Данни на почту. Всю дорогу я хотел рассказать ей о том, что мне говорил Агхамури, про упомянутую им «грязную историю», которая как-то должна касаться Данни, но я никак не мог подыскать нужных слов, а вернее, правильного тона, чтоб это звучало легко, почти в шутку, и не вспугнуло ее… Я боялся, что она «соскочит», как говорят в определенных кругах: вроде того, что собирается в отеле «Юник», — и потому в воздухе висела неловкость.

Мы уже дошли до поворота на улицу Ренн, ведущую прямо на Монпарнас. Но на самом пороге этой длинной печальной улицы, раздвинутой, как подзорная труба, до самого горизонта — черноватая громада Монпарнасской башни в ту пору еще не омрачала ее, — я на минуту замялся. Я спросил ее, так ли ей непременно нужно вернуться в отель «Юник».

— Нужно увидеться с Агхамури, — сказала она, — он должен передать мне кое-какие документы.

Вот и момент, чтобы наконец расставить все по местам. Еще пару секунд я медлил, а потом:

— А что за документы? На имя Мишель Агхамури?

Она глядела на меня, точно окаменев, стоя недвижно на тротуаре, напротив того места, где сейчас магазин «Монопри», а тогда был заброшенный парк, служивший прибежищем для сотен бездомных кошек.

— Это он тебе сказал?

— Да.

Лицо ее стало твердым, и я подумал об Агхамури. Если бы он стоял сейчас здесь, она задала бы ему трепку. Но потом она пожала плечами и заговорила, уже равнодушно:

— Да, это может показаться странным, но вообще все совершенно естественно… Мишель одолжила мне свой студенческий… Я потеряла все документы, а новые просто так не сделать, нужно сперва столько всяких формальностей пройти, чтоб получить свидетельство о рождении… Я же родилась в Касабланке…

Что это, совпадение? И она тоже связана с Марокко.

— Он еще объяснил мне, что кто-то сделал тебе фальшивые документы.

Я сказал «кто-то», потому что не знал, как по-настоящему зовут того человека с лунным лицом, которого все называли Жорж, и было непонятно, то ли это имя, то ли кличка, а может и вовсе фамилия.

— Да нет же, никакие они не фальшивые… Ты имеешь в виду Рошара? Того, который часто в холле сидит?

— Я про того, которого все зовут Жорж…

— Да, это он же, — сказала она, — Рошар… Он часто ездит в Марокко… У него гостиница в Касабланке… Ну и так как я там родилась, он смог мне оформить временные документы… Пока я не получу обычные…

Мы не пошли по улице Ренн. Может, и ей самой эта хмурая улица и перспектива вернуться в отель «Юник» внушали недоброе предчувствие.

Мы пошли в сторону Сены.

— Агхамури сказал, что тебе нужны были фальшивые документы, потому что ты оказалась втянута в грязную историю…

Мы теперь шли мимо школы изящных искусств. Ученики толпились на тротуаре. Они что-то праздновали. Некоторые были с музыкальными инструментами в руках, другие — в костюмах: мушкетеров, каторжников или просто с обнаженным торсом, изрисованным разными красками. На манер индейцев.

— Он так и сказал: «в грязную историю»?

Она смотрела на меня, нахмурив брови. Казалось, она не понимает. Студенты вокруг нас заиграли на инструментах, что-то выкрикивали… Я пожалел о словах, которые произнес: фальшивые документы, грязная история. А ведь мы могли бы быть совсем как эти славные ребята, которые обступили нас и не давали прохода. Они зазывали нас на свой бал, этой ночью. Бал Четырех Искусств. Мы с трудом пробрались сквозь толпу, и их крики и музыка постепенно затихли где-то позади.