Елена Стефанович - Дурдом

Лена узнала их, это были санитары специализированной бригады "Скорой помощи", так называемой "психовозки". Так, ну что же, все понятно! Вот это "консилиум", ничего не скажешь, ловко они с ней обошлись!

— А вот эти здесь — зачем? — спокойно, насколько это было возможно, спросила она, кивая на санитаров.

— А это — медицинский персонал. Санитары. С ними ты поедешь в больницу, ненадолго, только проконсультироваться…

— Насчет чего — "проконсультироваться"? С кем? По какому поводу?

— Ну, это тебе знать необязательно. — И, уже совершенно не церемонясь с Леной, Виктор Петрович скомандовал санитарам: "Заберите больную"!

Дюжие мужики тотчас же крепко схватили ее под руки и потащили к выходу, к поджидавшей на улице машине.

Врачи молча смотрели ей вслед…

Путь до больницы был недолог. Но эти несколько минут в сознании Лены растянулись в долгие часы. Время начало стремительный обратный ход. Как будто ничего не произошло за минувшие месяцы — ни страшной смерти отца, ни ее невероятных усилий стать "как все", "как люди", — как будто все это ей только приснилось. Как будто, просмотрев киноленту с историей чьей-то жизни, кто-то перемотал ее в обратную сторону, и — ничего и не было, можно начинать сначала…

Дежурила в этот день, как нарочно, Ликуева. Едва увидев ее физиономию в приемном покое, Лена обреченно подумала: все, ждать нечего.

— Ну, Леночка, вот мы и встретились снова! — приторно-ласково пропела Ликуева, оценивающим взглядом окидывая ее плащ, новое платье, лакированные туфли, купленные на свои собственные, самостоятельно заработанные деньги. Лена так гордилась этой своей первой серьезной покупкой…

— Рассказывай, что случилось.

— А что рассказывать-то? Мне потребовалась справка, что я могу работать в областной газете, что могу печататься. А ваши коллеги ничего умнее, как отправить меня сюда, не придумали.

— А ты считаешь, что они не правы?

— А вы считаете, что они правы?

— Хм… Леночка, а ты сама не замечаешь за собой некоторой агрессивности, скверного настроения? Ну, вот попробуй сама проанализировать свои слова, поступки, свою реакцию на замечания окружающих… Разве ты всегда адекватно относишься к тому, что происходит с тобой и вокруг тебя?

Лена смотрела в окно, стараясь не вслушиваться. Она слишком хорошо знала, что Ликуевой невозможно объяснить, как и чем она, Лена, живет, что она любит, а от чего ей плохо. Ликуева полагает, что ничего, кроме "негативного настроя" ко всем и ко всему, в ней нет. Но каким же он должен быть, этот настрой, если в ней не желают видеть личность, человека.

А Ликуева уже и вовсе не обращала на Лену внимания. Бросила фельдшеру и санитарке: "Переоденьте больную", чуть помедлив, добавила: "В первое отделение!". И взялась за изучение переданной санитаром со "Скорой" сопроводительной бумажки из диспансера.

— Пошли! — тронула Лену за плечо санитарка. — Ну, что теперь поделаешь, не горюй. Побудешь здесь немного, а там опять домой пойдешь…

Лена не протестовала. Слишком оглушительной была разразившаяся сейчас трагедия. Это было крушение всех надежд, полный крах всего, что ей удалось достичь за последнее время. Душа ее была пуста, как продуваемая всеми ветрами холодная безлюдная зимняя площадь. И только одна заблудившаяся мысль стучала в висках горячей волной: "Зачем жить? Зачем жить? Не хочу!"

В отделение Лена вошла в ветхом больничном халатике и в столь же ветхой рубашонке. И сразу перед ее глазами дикой каруселью поплыло все, от чего она избавлялась с таким неимоверным душевным трудом: вопящие рты, гнусная брань, смех, плач, стриженые головы, гноящиеся глаза, больные на кроватях и под кроватями…

Она опустилась на знакомые ступеньки около входной двери в отделение… И больные — почти все те же самые. Вот они окружают ее галдящей толпой: "Ленка! Ленка Ершова приехала!" — и тянут к ней руки…

А дальше произошло то, чего она подспудно боялась: не владея уже собой, она вскочила на ноги, и… зазвенели, рассыпаясь на мелкие осколки, оконные стекла. Брызнула из порезанной руки кровь. Кинулись врассыпную больные…

И снова, как несколько лет назад, на звон разбитого стекла слетелись, как воронья стая, санитарки, накинули ей на голову простыню, скрутили руки и потащили в надзорку, пиная и тыча кулаками в бока по дороге…

И вот уже снова раздетая догола и укутанная в мокрую ледяную простыню, прикрученная к кровати все теми же вонючими веревками, она лежит, уставясь в потолок, и медленно проваливается в небытие: аминазин — безотказное средство для усмирения.

Итак, все начиналось заново.

Поздним утром следующего дня она еле пришла в себя после одуряющего сна, ощущая разбитость и боль во всем теле, какую-то эмоциональную и умственную тупость. Нет, все-таки прекрасное это средство — аминазин — для всех недовольных чем-либо. Лена долго таращилась на обшарпанный потолок, на потрескавшиеся стены, несвежие лица больных… пока не осознала своего положения. Наконец, ощущения ее стали оттаивать, оживать… Она почувствовала, что руки ее занемели до окаменения. Потом всей спиной ощутила жесткость голой кроватной сетки.

— Отвяжите меня! — тихо попросила Лена, едва ворочая пересохшим языком.

Но ее никто не услышал.

— Нянечки, отвяжите меня! — чуть громче произнесла она, но те, явно услышав на этот раз ее голос, заговорили еще громче, обсуждая больничные и домашние новости.

Лена заплакала злыми беззвучными слезами… И вдруг почувствовала, что кто-то из-под кровати дергает веревку. Лена склонила голову, насколько позволяла привязь, и увидела стриженную наголо девчонку, лет четырнадцати, пытающуюся освободить ее руки.

Минут через двадцать веревки были благополучно распутаны, и Лена поднялась с кровати. Санитарки, увлеченные своими разговорами, только в этот момент заметили, что она встает.

— Это кто же тебя развязал, поэтесса дурдомовская? — подскочила к ней Софья Васильевна, или, как звали ее санитарки и больные, Софочка.

— Дайте мне одеться, — попросила Лена. — Я в туалет хочу.

— Нет, дорогуша, теперь ты из надзорки — ни шагу. У тебя строгий надзорный режим. Нинка! — скомандовала Софочка больной, — неси-ка дурдомовской поэтессе ведро! А то, ишь, ей приспичило…

Раздетая догола, с синими рубцами от веревок на руках и ногах, Лена беспомощно смотрела на своих мучительниц. А вокруг грохотал, словно горный обвал, уничтожающий хохот. Смеялись все — санитарки, дежурная медсестра, больные…

Трудно сказать, чем бы все это для нее кончилось. Но тут на счастье Лены появилась в палате Фея…

Все те же золотистые волосы, те же лучистые синие глаза.

Увидев ее, Лена закрыла лицо ладонями, так стыдно и больно было ей за свое унижение.