Пьер Бост - Господин Ладмираль скоро умрет

- Впрочем, - продолжал господин Ладмираль (ибо прошло всего лишь одно мгновенье), - впрочем, это как твоя борода.. У тебя она такая же, как у твоего старого отца. Так что нет ничего удивительного в том, что у тебя столь же отсталые взгляды.

- Эдуар - ваша копия, - сказала Мари-Терез, полагая, что говорит то, что нужно.

Возникла короткая пауза, причина которой так и осталась неведомой Мари-Терез. Господин Ладмираль, сразу подумавший о дочери, почувствовал боль. Чтобы прервать молчание, он поспешил сказать:

- Кстати, о копии. Не помню уж где, но я прочитал недавно любопытные вещи о портретах Эжена Каррьера. О его первых портретах...

Он все еще рассказывал об Эжене Каррьере, когда к ним подбежала малышка Мирей. Она возникла, освещенная солнцем, темные волосы растрепались на бегу, лицо все так и лучилось смехом. Она крикнула им, что обед готов. Все трое так и не поняли, отчего почувствовали облегчение - прихода ребенка или от известия об обеде. И заспорили, кому держать Мирей за руку по дороге к дому.

Когда они вошли в столовую, оба мальчика уже сидели за столом и допивали воду из стаканов. Тем самым они старались удалить следы выпитого втихую красного вина.

Обед прошел хорошо. Это была самая легкая и приятная часть визита, ибо еда давала тему для беседы, а то и позволяла обходиться без нее вовсе. Господин Ладмираль любил вкусную, но без излишеств кухню, и Мерседес справлялась с этим превосходно. Столовая была очень уютна - четырехугольная просторная комната, выходившая в сад тремя настежь раскрытыми окнами. Правда, через них часто залетали осы.

- Если хочешь, можешь снять пиджак... - сказал господин Ладмираль сыну.

Эдуар был не прочь и даже потянулся к крахмальному воротничку, чтобы его расстегнуть, но не посмел. Он знал, что отец не терпит небрежности в одежде и сделал предложение из чистой вежливости, ожидая, что оно не будет принято. В первое время Мари-Терез не понимала этого и настаивала:

- Да сними же пиджак, раз тебе разрешает отец!.. Ты совсем взмок...

- Нет, мне и так хорошо, - уверял Эдуар. - Совсем не жарко!

- Его не поймешь, - жаловалась Мари-Терез, промокая мужу шею салфеткой. В городе он без церемоний снимает пиджак в такую жару. Что мешает ему поступить так в деревне?

- Разумеется, - подхватывал господин Ладмираль.

Он негодовал на сына за то, что тот ломается, и одновременно испытывал неудовольствие при одной мысли, что тот, как извозчик, скинет пиджак. Поэтому Гонзаг, чтобы сделать приятное отцу, оставался в пиджаке, и тогда господин Ладмираль сердился на сына за мягкотелость .

К обеду была подана огромная курица. Дети пожирали ее молча. Окончательно пришедшая в себя Мирей старательно набивала живот, не ведая о тех муках, которые ждут ее на обратном пути.

- Приглядите за малышкой - впереди поезд, - сказал Гонзаг.

- Ее будет тошнить в любом случае, - ответила Мари-Терез, - так пусть хоть вкусно поест.

- Сколько же я, оказывается, могу слопать, - вздохнул Люсьен, залпом опорожнив стакан, чтобы утрамбовать съеденное.

- На здоровье, - с полным ртом произнесла Мари-Терез, - продолжай в том же духе, мой звереныш.

Господина Ладмираля эти слова немного покоробили, но он проявил сдержанность. "Моя вина в том, что я слишком требователен, - думал он. - Дети воспитаны не хуже других. Это я несносный старик. Мне так приятно, что они приехали и с аппетитом едят, я их очень люблю..." И, чтобы искупить свои дурные мысли, налил полный стакан вина Эмилю. А тот для верности опорожнил его залпом, опередив запоздалый протест отца:

- Неужели ты хочешь, чтобы он все это выпил?

Торжествующий Эмиль потряс своим пустым стаканом, показывая, что был достоин оказанного доверия.

- О-ля-ля! - произнес он. - Для меня это раз плюнуть. Я окосел только однажды, помнишь, мама?

- Советую тебе не бахвалиться, - ответила мать. - Нужно было видеть, обратилась она, как бы оправдываясь, к господину Ладмиралю, - какую взбучку он получил от отца.

- Ты был пьян? - с улыбкой, не скрывая интереса, спросил дед. - А ну-ка расскажи.

- В тот день я помогал консьержу заливать вино в бутылки, - ответил Эмиль. - В погребе было темно. Я притащил туда четверть. И каждый раз отхлебывал из нее. В конце концов я еле держался на ногах!

- Вот уж чем я не стал бы гордиться, - сказал Гонзаг.

- Я не говорю, что горжусь, - ответил Эмиль. - Я просто рассказываю дедушке.

- И тебе было приятно? - спросил тот.

- Еще как! Кстати, дедушка, говорят, что при этом все двоится в глазах. Это не так. Я вообще ничего не видел. А ты, дедушка, бывал пьян?

- Бог мой, - ответил господин Ладмираль улыбаясь, - это было так давно...

- Хотел бы я тебя таким увидеть, - сказал, улыбнувшись милой улыбкой, Эмиль. - А папа бывал пьяным?

- Спроси его сам, - ответил господин Ладмираль.

- Он говорит, что нет.

- У тебя очень серьезный отец, - сказал господин Ладмираль с такой очевидной иронией в голосе, что это задело Эдуара, недовольного тем, что его дети могли это почувствовать. Он открыл было рот, чтобы сменить тему беседы, когда в разговор вмешался Люсьен:

- В лицее на днях учитель спросил, хотели бы мы жить в древние времена. Один из учеников ответил "да", и учитель спросил: почему? А тот сказал: "Чтобы быть илотом, так как их спаивали за деньги, чтобы показывать детям".

Эдуар был возмущен. Следовало немедленно вмешаться, прежде чем Мари-Терез спросит, что такое илот.

- Очень остроумно! - произнес он недовольным тоном. - И что же ответил учитель?

- Он чуть не помер со смеху, - ответил Люсьен.

Господин Ладмираль смеялся от всей души. Его забавляло, что дети немного шокируют своего отца. В молодости есть что-то очень привлекательное. Господин Ладмираль снова наполнил стаканы обоих мальчишек, которые опорожнили их с молниеносной быстротой. Эмиль при этом с удовлетворением крякнул, а Люсьен закашлялся до слез.

- Им будет плохо, - заметила Мари-Терез.

- Bonum vinum , - произнес дед, - bonum vinum:

И попробовал затеять небольшой спор с сыном по поводу того, как надо продолжить фразу: laetificat cor humanum или laetificat cor hominum. В такого рода спорах от Эдуара толку было мало, к тому же он испытывал неловкость, когда речь заходила о вещах, которые не могли интересовать жену. Считая себя знатоком латыни, Эмиль, явно хлебнувший лишнего, вмешался в разговор таким пронзительным голосом, что его пришлось угомонить. Он не стал упорствовать, почувствовав, что дед доволен проявленным им интересом к научному спору, и предпочел остаться на достигнутых позициях в надежде получить до конца обеда еще толику вина. И был действительно вознагражден. Когда принесли сыр, Эмиль выпил еще вина, но испытал на сей раз меньше удовольствия, ибо голова сильно кружилась. Его мутило от съеденного, лицо так и пылало. Чтобы допить последний стакан, ему пришлось сделать усилие, но он не спасовал.