Джоанн Харрис - Земляничный вор [litres]

Тетушка Анна выразила свое неодобрение весьма громогласно:

– Ни в какой Ренн ты не поедешь! Вот еще, тащиться в такую даль! И как раз когда на ферме столько работы! Да и как быть с детьми? Они и так совершенно одичали и отвратительно ведут себя, даже когда ты дома. Неужели ты полагаешь, что я одна могу с ними справиться?

Но, как оказалось, в кои-то веки отец решил настоять на своем.

– Мальчик может сам позаботиться о Мими, – сказал он (в разговорах он всегда называл меня «мальчик»). – Да и отсутствовать я буду не больше недели. – И все. Тетка протестовала, выходила из себя, жаловалась, но отец был непоколебим. В нем нуждалась вдова его родного брата! И хотя он ровным счетом ничего о ней не знал, кроме имени, он с такой готовностью бросился к ней на помощь, словно они были знакомы всю жизнь.

Конечно, в те времена все было иначе. Согласно деревенской традиции, брату, если он еще не был женат, следовало жениться на вдове брата. Тетушка Анна с кислым видом сообщила нам это, когда отец уже уехал.

– Попомните мои слова: он ее с собой привезет, – вещала она, а мы сидели, опустив голову. – У него же нет и никогда не было ни капли здравого смысла! Разве может он на этот раз поступить иначе?

Я притворился, будто не слышу. Мими пальцами совала в рот зеленые бобы – один за другим. Это была одна из ее детских привычек, которые тетушка Анна ненавидела.

– Ешь, как полагается, вилкой! – одернула ее тетушка и своей вилкой ткнула Мими в тыльную сторону ладони.

Мими промолчала и лишь посмотрела на тетку из-под пышных кудрей. Волосы у нее были очень темные, курчавые и невероятно густые, так что ни расчесать, ни заплести их было невозможно. «Волосы как у негритянки», – говорила тетушка Анна, и я уже тогда понимал, что она вкладывает в эти слова некий отрицательный смысл, хотя, что именно ей не нравилось в красивых волосах Мими, мне так и не было ясно. Есть Мими перестала и все смотрела на тетю. На косточках пальцев с внешней стороны ладони у нее виднелись четыре маленьких прокола и четыре капли алой крови, похожие на ягоды земляники.

– Она же не понимает! – сказал я.

– Э нет, еще как понимает! – возразила тетушка Анна. – Ваш отец может сколько угодно терпеть подобные выходки, но до тех пор, пока вы живете под моей крышей, вам придется вести себя как полагается, вам обоим!

Я уставился на Мими, мысленно приказывая ей немедленно взять в руки вилку. Она, казалось, это почувствовала и тоже посмотрела на меня, склонив набок головку, точно птенец черного дрозда.

– Вкушай пищу свою, Наоми, – и в голосе тетушки Анны прозвучали опасные нотки. – Вкушай пищу свою, как христианка, а не руками, как дикарка.

Но Мими лишь снова глянула на нее из-под шапки волос и вдруг улыбнулась – широкой такой, ясной улыбкой, в которой не было ни капли зловредности, и все же тетушке явно что-то такое почудилось, так что она буквально раздулась от гнева.

– Ты что, смеешься надо мной? – Это прозвучало уже угрожающе, и я поспешил объяснить, что Мими почти всегда смеется – ее смех был подобен пению черного дрозда: столь же естественный и без единой капли злорадства или задней мысли, – но тетушка Анна меня и слушать не желала.

Она схватила Мими за волосы, та принялась с криком вырываться, и я вскочил, но тетушка Анна заморозила меня одним-единственным окриком: «Нет!»

Я хорошо помню, как она возвышалась надо мной, и в вырезе платья среди пышных кружев ярко блестел в свете лампы ее черный крестик. Мне тогда показалось, что она ростом никак не меньше десяти футов – этакая статуя из базальта и льда с сияющими, как луна над Танн, холодными, темными, таящими угрозу глазами.

– Ты, Нарсис, заканчивай свой ужин, – ледяным тоном велела мне тетушка Анна, – а Наоми пока посидит в комнате вашего отца и подумает; может быть, научится вести себя как следует.

Надо было мне что-то сказать, заступиться за сестру. Я, собственно, и попытался, но для одиннадцатилетнего мальчика мир взрослых – это неведомый континент, населенный чудовищами. Меня страшила даже сама перспектива возможного противостояния тетушке Анне во всем ее ледяном величии, так что вряд ли можно было ожидать от меня сколько-нибудь решительных действий. В общем, я опустил голову, стараясь не слышать отчаянных воплей Мими, которую тетушка Анна волокла наверх, где находились спальни.

Через пять минут тетка вернулась, выглядела она мрачно и сильно раскраснелась. В руках она держала ключ от отцовской спальни, который прицепила на ту же цепочку, где висели другие ключи; эту цепочку она всегда носила на поясе. Затем она снова уселась за стол и устроила настоящее представление, демонстрируя мне, как полагается правильно есть зеленые бобы с картошкой. После чего налила себе стакан красного вина и довольно быстро его осушила. Я тем временем, изо всех сил стараясь не заплакать, мучительно жевал и глотал еду, не чувствуя ее вкуса, и она комками застревала у меня в горле.

– Ну вот, – с безрадостной улыбкой на тонких, как лезвие серпа, губах заметила тетушка Анна, – наконец-то хоть немного покоя.

Я промолчал, хлюпая носом и чувствуя в горле соленый вкус соплей и непролитых слез.

– Нужно пользоваться носовым платком, Нарсис, – сделала замечание тетушка Анна и налила себе еще вина. – А если ты простудился, то завтра, пожалуй, на улицу я тебя не выпущу.

Я сказал, что это не простуда.

– Ну и хорошо, – вздохнула с облегчением тетушка Анна, – тогда, значит, ты пойдешь собирать землянику. Она как раз поспела. Я собираюсь сварить варенье на всю зиму и убрать его в кладовую.

– А как же Мими? – спросил я.

– О Мими не беспокойся. Знаешь земляничную делянку возле старого колодца под большим дубом? Вот там ты и будешь всю неделю ягоды собирать. И если будешь трудиться прилежно, я позволю тебе вылизать тазик, когда с вареньем покончу.

Я прекрасно понимал, что с ее стороны это редкая милость. И мне, безусловно, полагалось быть благодарным. Но мне было невыносимо думать, что Мими так и будет сидеть в полном одиночестве, запертая в отцовской спальне, пока я буду собирать землянику, и я попросил умоляющим тоном:

– Позвольте мне взять с собой Мими! Клянусь, она будет хорошо себя вести. Она всегда меня слушается.

Это я, конечно, зря сказал. Тетушка Анна тут же поджала губы, и они превратились в тонкую колючую проволоку неодобрения.

– Слушается ли она тебя , Нарсис, никакого значения не имеет, – заявила она. – А вот твой отец всегда слишком многое ей спускал; прощал ей то, за что любой ребенок заслуживал бы наказания. Он ведет себя просто нелепо, постоянно с ней сюсюкая. Ну, ничего, сейчас я за вас отвечаю. И пока Наоми не научится слушаться меня , дверь этой комнаты останется запертой.