Барбара Фришмут - Мистификации Софи Зильбер

— Протестую, — вдруг подал голос фон Вассерталь. — Досточтимая Амариллис, я вынужден упрекнуть вас в односторонности. Вы исходите из того, что каждый из нас, в связи с безотлагательной необходимостью перемен, готов помочь чужанам, приняв их собственный облик. Это не так. Что касается меня, то я свою стихию покидать не намерен.

— И я тоже, — вскричал Драконит. Он поднял вверх одну из плавающих плошек, осветив себе лицо. Амариллис Лугоцвет взглянула на Альпинокса.

— Что касается меня, — заявил последний, — то я свой облик изменю. — Сказав это, он словно заколебался, однако, секунду помолчав, продолжал: — Боюсь, что на этот раз не смогу присоединиться к вам, дорогая Амариллис, но полагаю, что даже в другом облике мы непременно опять встретимся.

Дамы взволнованно зашумели, высказываясь «за» или «против».

— Протест удовлетворяется, — спокойно сказала Амариллис Лугоцвет. — Решение каждого добровольно и должно уважаться всеми. Даже если речь идет о созданьях, которые вовсе не склонны к нам примкнуть.

В этот миг зазвучала чудесная музыка: на самом верху водяного вала показался крошечный флот и тотчас снова исчез, сопровождаемый дивными звуками. Какие-то звуки послышались и со стороны горы, словно где-то глубоко под землей раздавался приглушенный стук молотков, а по лесистому склону пробежал легкий ветерок, исторгнув у деревьев кряхтенье и стоны.

— Но мы все, собравшиеся здесь, — продолжала Амариллис Лугоцвет, — уговорились, что нынче ночью примем решение. — Она склонила голову, казалось, она вот-вот впадет в транс. То же сделали и остальные присутствующие, и Софи почувствовала, что сердце у нее готово остановиться. Перед ней еще раз промелькнула вся ее жизнь, и она представила себе, какая в этой жизни наступит перемена, лишь только она поселится в просторной квартире Зильбера.

Она увидела перед собой эту новую жизнь со всеми таящимися в ней возможностями. Голова у нее закружилась при мысли о многообразных требованиях, предъявляемых статусом оседлости, при мысли о том, что у нее есть сын, хотя она никогда не была матерью, о том, что у нее появятся друзья, появятся подруги, с которыми она из года в год будет делить один и тот же город. Одно видение за другим наплывали на нее, и каждое всецело завладевало ею — до тех пор, пока она не увидела себя почтенной старой женщиной, окруженной людьми, с которыми ее связывали определенные отношения, и эти отношения позволяли ей забывать или, по меньшей мере, легче переносить ее собственные невзгоды.

Когда Софи, опьяненная этими видениями будущего, пришла в себя, она сидела в старинной горнице за некрашеным деревянным столом между Амариллис Лугоцвет и Альпиноксом. Все остальные дамы и господа были тоже здесь и беседовали вполголоса, но вот уже до нее донесся тот светлый, веселый смех, которым ее так чаровали эти дамы.

Возле плиты с пылающим очагом стоял низкорослый человечек в местном костюме, которого ей уже приходилось видеть в отеле, — он жарил гольцов, насаженных на прутья, а Драконит тем временем обносил гостей водкой в маленьких чарочках. Странным казалось только одно: большинство присутствующих, в том числе и Софи, были не в своей обычной одежде, а в белых и серых пеленах, почти не осязаемых на ощупь.

— Угощайтесь, дорогая Софи, — сказал Альпинокс, когда на стол были поставлены первые жареные гольцы. — У вас наверняка разыгрался аппетит.

Софи с благодарностью принялась за поданную еду, — она в самом деле чувствовала себя очень голодной. Постепенно все присутствующие получили свою порцию рыбы, к которой была еще добавлена румяная жареная картошка. Фон Вассерталь меж тем достал и разлил вино, и все отдали должное поданным яствам и налиткам.

И пока они насыщались, раздалась опять знакомая им чудесная музыка, — инструменты парили под потолком и, казалось, играли сами собой. Да и дверь то и дело открывалась и закрывалась, хотя Софи не замечала, чтобы кто-нибудь входил или выходил.

Когда же трапеза кончилась, скрипки и флейты опустились на стол, а человек, возившийся у плиты, взялся за цитру и заиграл на ней, да так, что даже у Софи ноги запросились в пляс. Но поскольку дам было больше, чем мужчин, танцевали вначале как попало, врозь и вместе, а потом сомкнулись в большой хоровод, который кружился все быстрее и быстрее, пока Софи окончательно не потеряла сознание.

Проснувшись на следующее утро, она, правда, чувствовала себя немного вялой, но голова была ясная, а настроение — ровное и уверенное. В доме не слышалось ни звука. Из сада тоже не доносилось ни малейшего шума. Сперва она подумала, что, должно быть, еще рано, но когда, встав с постели, подошла к окну, то собственными глазами убедилась, что уже позднее утро.

И хотя мысль ее работала вполне четко, в теле чувствовалась усталость, и она забралась обратно в постель, чтобы еще немного поспать, однако ей это почему-то не удалось.

Одеваться ей пока еще не хотелось, поэтому она решила завтракать в постели, а уж потом она посмотрит. Вскоре после того, как она позвонила, явилась горничная с обычным завтраком.

— Все, наверное, еще спят? — благодушно спросила Софи, беря из рук горничной поднос.

— Вовсе нет, — ответила девушка. — Дамы и господа сегодня утром уехали. Новых гостей мы ожидаем лишь к вечеру и в последующие дни.

Софи словно обухом по голове ударили.

— Как… уехали? — спросила она. Девушка, по-видимому, была удивлена.

— Так вы же сами до рассвета справляли с ними отвальную. Я и то удивилась, — добавила она еще, — что эти дамы могли так рано подняться, они ведь всегда спали чуть ли не до обеда.

— Ах да, конечно, — ответила Софи, стараясь взять себя в руки. — Только я одна заспалась. — И она даже вымучила на лице некоторое подобие улыбки.

Когда горничная ушла, Софи обнаружила на подносе, под корзинкой с булочками, письмо. Она вскрыла его и прочла.

«Дорогая Софи! — было написано уже знакомым ей почерком.

Решения — странная вещь: раз приняв их, приходится выполнять. Тебе наш отъезд может показаться неожиданным и поспешным, но этому предшествовали долгие и серьезные размышления. Наше исчезновение, — ты его, несомненно, сочтешь внезапным, — имеет столь веские причины, что отсрочка была невозможна. Все мы сохраним к тебе дружескую привязанность и тебя не забудем. Сохрани и ты добрую память о нас. Желаем тебе приятно провести те дни, что ты еще намерена здесь пробыть.

Взгляд Софи секунду растерянно блуждал по комнате, пока не остановился на вазе, в которой так пышно цвели огненные лилии. Она была пуста. Значит, эти цветы все-таки не были нетленными. Возможно, они завяли еще вчера, и горничная их выбросила.