Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

— Эй, фазана-то своего оставь! — кричали полицейские.

— Не доверяю его никогда и никому.

Запыхавшийся Гендель все-таки дотащил пеликана до площадки. Первое, что он увидел в тусклом свете лампочки, — качающаяся махина маятника. На ней болталась ременная петля. Гендель узнал эту петлю — и ему стало страшно. Пеликан тоже проявлял явные признаки страха — щелкал клювом и пятился назад, словно ища, где разбежаться и улететь. Разноцветные лучи, проникавшие с площади, рождали фантастические блики и тени.

— Эй, есть здесь кто? — севшим от тревоги голосом спросил Гендель, — Малыш, где ты?

В дальнем углу послышалось какое-то кряхтение, и вдруг горсть гороха полетела в сторону Генделя.

— Малыш, ты? Это я, твой друг Пауль.

— Знаю, гаденыш, как ты умеешь притворяться! Пауль в полицейском отделении, — Полетела новая горсть гороха.

— Малыш, меня и пеликана выпустили. Спасибо тебе…

Карлик подполз к Генделю на четвереньках. Гендель попытался крепко его обнять.

— Ох, ребра, ребра, голова! Зашиб! Только очнулся… Душно мне, — стонал Карлик.

Друзья с пеликаном выбрались на небольшой балкончик, предназначенный для мытья циферблата. Он был прекрасно освещен. Вся площадь Искусств расстилалась перед ними как на ладони. Сняв со спины банджо, Гендель сказал с восторгом:

— Дорогой пеликан! Звездный час нам подарила судьба!

Большинство полагало, что Гендель Второй, пеликан и Карлик заперты в полицейском подвале. И вот они объявились на фоне идущих часов, раскланиваясь на все стороны.

— О чем же им спеть? — спросил Гендель.

Ответ пришел сам собой. Под аккомпанемент банджо полилась легкая и свободная импровизация о том, что нет больше в городе злой силы и теперь никто не остановит городские часы. Силу прогнал маленький отважный Карлик. И теперь все могут быть веселы и счастливы. Жизнь — это карнавал! Праздник! И так будет всегда!

Прием артисты встретили самый восторженный. Площадь ликовала. Даже Франсиско, жующий в это время апельсин, задрал голову и так простоял до конца песни. Когда артисты умолкли, он обернулся к Мануэлю:

— Ах, канальи! На свободе и выступают! А мы…

Апельсин выпал из рук Франсиско — клетка была отворена и петуха в ней не было. Франсиско обежал вокруг нее, заглянул снизу, сбоку — надежный электронный замок был вскрыт в один прием.

— А-а-а! — разнесся над площадью гортанный хриплый крик. Франсиско катался по брусчатке, то сжимаясь в комок, то раскидывая руки-ноги и при этом истошно вопя. К нему было не подступиться. Полицейский, не долго думая, принес огнетушитель — и вскоре Франсиско катался уже в пенной луже. Подъехал полковник. Клетка была осмотрена на предмет отпечатков пальцев. Франсиско ничего объяснить не мог, а только повторял, что на родине ему Мануэля не простят, убьют, — а если не убьют, то он сам себя убьет, ибо позора ему не пережить. И он опять принялся биться о камни головой.

— Это они! Проклятый Гендель и Карлик все подстроили! Остановили часы, а когда номер не прошел, запустили их и отвлекли всю площадь! И меня в том числе! Проклятые конкуренты! Знайте, у Мануэля никогда не было конкурентов! Это заговор! Заговор!

Что оставалось делать полковнику? Всю компанию: Генделя с пеликаном, Карлика и Франсиско опять забрали в полицию. Разбираться.

— Вилли! — пристал по дороге Карлик к сержанту, — Мне передавали, что ты обещал мне пять порций мороженого. Что-то у меня в горле пересохло от этого дебила Франсиско…

— Помню, помню… — отвечал Вилли, — Но теперь вы снова арестованы.

В участке полковник мобилизовал всех на поиски Мануэля. Одновременно было дано распоряжение подготовить похожего петуха и загримированного под Франсиско толстяка. К шести утра пара должна находиться на площади. Ничего не произошло. Было недоразумение — и все улажено. В Багдаде все спокойно, как говорит Мэр. Никто не сможет над нами посмеяться!

Однако полковник ясно осознавал, что насмешки еще не кончились.

Матвей удалился в переплетную, а общий интерес обратился к компьютеру «Кондзё». На мониторе светилось: Фридерик Франтишек Шопен «Траурный марш» Си бемоль минор из Сонаты N2, опус 35. Феликс Мендельсон Бартольди «Свадебный марш» До мажор из музыки к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», опус 61.

— Остался еще один деликатный вопрос. Скорее всего, майор, это по вашей части, — кивнула в сторону «Кондзё» Клара.

Ризенкампф окинул машину взглядом опытного взломщика и с удивлением заметил: компьютер на пломбах, но, скорее всего, без сигнализации, — если только японцы не придумали очередной хитрой ловушки. В таком случае к хитрой машине даже страшно прикасаться, не только вскрывать! Тем не менее майор достал из кармана складной нож со множеством приспособлений и снял пломбы, а затем заднюю крышку-панель. Майор подумал, вылущил из складного прибора ножнички и собрался перекусить ими какой-то контакт. Потом, видимо, передумав, зашел в туалетную комнату и вернулся с бритвочкой «Жиллетт», разломил ее пополам и вставил эту пластиночку между панельками — по монитору пошли полосы, и вскоре на нем появилась невероятная абракадабра: «Карл Мария Вебер 246 для челесты, ударных и виолончели, ор. 040. Вебер Жорж Амадей „Хор и токката“ из балета „Искатели жемчуга“ ор. 00–00:/.!»

Сущий бред! В музыке никогда ничего подобного не существовало! Теперь это был не всемирный банк музыкальной памяти, как рекомендовал Кураноскэ, а компьютер-инвалид с перекрученным электронным мозгом. Майор вынул бритвочку.

— Вот и все. Теперь он не переменит своих решений. Это человека может заесть совесть, и он покается и расколется. Кроме того, на человека многое влияет: непогода, дурное настроение, измена жены. А компьютер есть компьютер. Счетчик.

— Ну вот, — улыбнулась Клара, — Осталось лишь договориться о полном молчании и… убрать со стола.

— Надо бы на прощание что-то сказать друг другу… — нерешительно предложил Свадебный.

Ткаллер разлил по рюмкам джин. Все ожидали, что же скажет он — директор зала.

— Всю жизнь передо мной стоял вопрос вопросов: что такое жизнь? Зачем она? И понял: суть ее не могут выразить философские трактаты или многотомные романы. Совсем другое — музыка. Она не должна быть десертом после обеда! Не должна и не может! Не прибегая к словам, она вызывает множество ассоциаций. И в этом смысле Шопен и Мендельсон — боги, поведавшие нам все о жизни и смерти.

Все выпили. В это время на площади взошло солнце. Площадь затихла, любуясь тем, как огненное светило вкатывается в город. Ризенкампф попытался налить себе еще джина, но неосторожно зацепил и опрокинул бутылку. Джин разлился по всему столу.