Александр Дорофеев - Эци Кеци, или Едва обитаемый остров

И тут я увидел жалкий полукруглый домишко в два окна, прилепленный прямо к скале.

Руки мои ослабли, разжались сами собой. Железная болванка звонко цокнула по камню, подпрыгнула, прокатилась меж кустов и засвистела вниз с обрыва, булькнув под конец.

— Эх, Эци Кеци, дюже ловок! — крякнул дед, открывая дверь, — Заходи, устраивайся, а я спущусь за остальным грузом да поищу на дне шестерню…

Внутри было прохладно и сумеречно. Разглядев скромное жилище, я удивился, насколько оно велико. Единственная комнатка через арочный проход соединялась с громадной пещерой, стены которой терялись во мраке.

Да, все это меня здорово подкосило.

Еще утром был в Москве с родителями в благоустроенной квартире. И вот — нате вам! — какая-то циклопская берлога посреди моря. Ни компьютера, ни телевизора, ни холодильника…

Хорошо, есть лампочка под потолком. Я тут же пощелкал выключателем, но без толку…

Ну и каникулы мне устроили! Хуже любого злодейского похищения! Там хоть можно надеяться, что быстренько выкупят. А в моем случае — полная безнадега. Сиди до конца лета впотьмах среди черно-белых коз…

Теперь я отлично понимал, что испытывал Робинзон Крузо, очутившись за тридевять земель от родины на необитаемом острове.

Такие горькие мысли одолели меня. Даже не заметил, как вернулся мокрый дед Паппус со своими глупыми ящиками.

— Увы и ах! Сколько ни нырял, а шестеренку для электромотора не отыскал. Наверное, рак-отшельник уволок или бесстыдница-каракатица, — вздохнул он, вроде бы извиняясь, — Придется, любезный, посидеть пару дней без света…

Зорко на меня глянув, покачал головой:

— Неужто, Эци Кеци, все здесь так скверно?

— Хуже не бывает, — буркнул я, — Вообще без электричества жить не могу. Сразу аллергия — насморк, куриная слепота и свинка …

Дед Паппус сильно всполошился:

— Прости, но твои родители о таких напастях не предупреждали! Сейчас же отправлюсь к Пресвятой Владычице за новой шестеренкой. Да вот еще беда! — звонко хлопнул себя по лбу, — Сегодня двадцать третье июня — греческий праздник середины лета. Это такой день, совсем необычный! Всякое случается, особенно на острове Юра ближе к ночи. Нельзя тут одному оставаться…

Но я заупрямился изо всех сил. Не могу сказать, что очень часто, но время от времени со мной такое происходит. Обижаюсь на весь мир, и начинаю делать все наперекор да назло — без всякого смысла.

То есть, по словам родителей, сильно кобенюсь. Слово, конечно, не из приятных. «Кобень» — просто-напросто твердолобый человек. Или вредный крюк в стене, за который, проходя мимо, легче легкого зацепиться.

Как дед Паппус ни уговаривал отправиться вместе за шестеренкой, как ни пугал разными древними мифами, — все напрасно.

— Ну, раз ты такой кремень — оставайся, — сказал он, притомившись, — Одно запомни: если будет невмоготу, воспользуйся сиреной. Она такая сильная, далеко слыхать. Сразу кто-нибудь приплывет с соседних островов, хотя бы с Псафуры, где стоит маяк…

— А где же сама сирена? — спросил я на всякий случай.

Дед указал на мешок под стеной.

— Посыплешь зерна у входа в пещеру — не менее пяти горстей — она и прилетит, не задержится…

С этими словами повернулся и заспешил по тропинке к морю.

Хотелось побежать следом, но я удержался.

Посидел под пробковым дубом, поковырял кору. Наверное, пробка успокаивает, потому что кобенистость живо улетучилась.

Только на душе, как обычно после этого, было противно от себя самого.

Услышав отдаленный стрекот мотора, поглядел с откоса, как лодка, оставляя за собой пенные усы, выходит из бухты. Солнце быстро опускалось прямо на остров Пресвятой Владычицы.

Стало жалко деда Паппуса. Он от всего сердца хотел, чтобы его любимый остров понравился. А мне только и подавай яхты да виллы! Ужасная глупость! Ведь никакой самый богатый дом не сравнится хотя бы вот с этим пробковым дубом, или с пушистыми цветами мирта, или с той же коровой, что мирно пасется у меня за спиной.

Да и миллионы, если хорошо подумать, полная чепуха. Как говорит мой папа, — и король, и пешка, когда партия закончена, оказываются в одной коробке.

— Ах, какие верные слова! — раздался вдруг голос.

Я быстро обернулся, но никого, кроме коровы, не заметил. Ну, можно и с ней поболтать, когда совсем один на острове. Подошел и ласково потрепал упругое ухо. Корова перестала жевать, поглядела на меня волоокими глазами и отчетливо произнесла:

— Фелисе ме, Эци Кеци. Поцелуй меня. Думаю, это пойдет мне на пользу…

Я не то чтобы опешил, но все же немного растерялся. Раньше-то с коровами очень мало общался. Лишь издали видел пасущиеся у дороги стада. Даже не знал, как теперь обратиться к этой. На всякий случай поглядел, не бычок ли передо мной, и сказал как можно вежливей:

— Простите, не совсем понял, о чем вы?

— Чего же тут непонятного? — отвечала она, — Речь идет всего лишь об одном невинном поцелуе…

Признаюсь, я еще ни с кем не целовался. Поэтому не был уверен, угожу ли корове. Но отказать не смог. И, зажмурившись, чмокнул в прохладный нос.

А когда приоткрыл левый глаз, увидел черноглазую девочку в белом платье с кофейным узором. Вся она была какая-то распахнутая, будто небольшая форточка на сквозняке. И смеялась так весело, до слез, словно налетел солнечный ветер с дождем.

— Меня зовут Ио, — еле сумела произнести, — Я с острова Псафура, где маяк. Твой дед попросил навестить тебя. Интересно, зачем ты целовал корову? Или так принято в России? Таков обычай?

У меня тоже имелась куча вопросов.

Во-первых, с какой стати я начал понимать по-гречески?

Во- вторых, когда это Паппус успел побывать на Псафуре, если отправился совсем в другую сторону?

И, в-третьих, зачем же действительно я целовал корову?

Она как паслась, так и пасется, а девочка Ио объявилась вроде бы сама по себе, без помощи моих поцелуев…

Хотя я готов был спорить на что угодно — взгляд у коровы теперь далеко не такой умный, как пять минут назад, во время нашей беседы.

Наверное, и вправду особенный был день — греческий праздник середины лета.

И чем ближе подходила ночь, тем все более странные происходили события.

Уже с плоского острова Псафура начал подмигивать маяк. Казалось, он торчит прямо из моря, как строгий палец Посейдона.

— Погляди, взошло созвездие Кентавра, — подняла Ио лицо к небу. — У нас могут быть гости. Пора готовить праздничный ужин…

Она развела огонь в очаге и сновала там и сям, заглядывая во всякие мешочки и коробочки, сундучки, корзинки и большие глиняные амфоры.

— О! Паппус живет, как настоящий царь, — оценила, наконец, — Всего в достатке. Сейчас будет тебе и кокореци, и саганаки, и дзадзыки, и мелидзана…