Майкл Мартоун - Папа сожрал меня, мать извела меня

Мы с Черил аккуратно уложили платье в большую коробку, послали голубя со счетом и стали ждать прибытия королевских гонцов; и они прибыли — с каретой, предназначавшейся единственно для платья, и мы тщательно разместили его на бархатном сиденье и получили от гонцов в подарок большой кусок шоколада, который и съели, измученные, в боковой комнатке. С облегчением. Я отправилась домой и проспала двадцать часов. Гнева я в платье не вложила, о чем вспомнила, едва проснувшись. Да и кто стал бы вкладывать в платье гнев, думая только о том, чтобы создать приемлемый для заказчиков образ луны? Они же меня не о гневе просили, говорила я себе, принимая душ и жуя на завтрак яблоки. Они просили о луне, ну я и дала им нечто смутно лунное, говорила я, выплевывая в раковину зубную пасту.

После полудня я направилась к Владычице Красок, чтобы все ей рассказать. О том, как оплошала с гневом, я говорить не стала, а она и не спросила. Рассказала, как напортачила с черным цветом, и она долго смеялась, лежа в постели. Ей понравилось. Я сказала, что луна у нас получилась скорее утренняя. Рассказала о том, что почувствовала, выбирая оттенок голубого, — тот аккорд, — и она взяла меня за руку, легко сжала ее и улыбнулась.

Смерть тускло светится, — сказала она. — Я вижу ее.

Тяжесть шевельнулась, шурша, у меня в груди. Сколько осталось? — спросила я.

Неделю-другую, думаю, — ответила она. — Скоро будет солнце. Принцесса все еще не покинула замок.

Но вы нам нужны, — сказала я, и она с видимым усилием снова сжала мою руку. Тусклая и чуть светится, — сказала она, и глаза ее скользнули к моим. Как жирная глина, — сказала она.

А солнце? — спросила я.

Завтра, — сказала она. И закрыла глаза.

В ателье понемногу возвращались те, кто разъехался, но лунное платье так понравилось при дворе, что мне поручили заняться и следующим заказом короля: все нервничали от того, что с нами нет Владычицы Красок, да и работы, уже выполнявшиеся, откладывать никому не хотелось. И разумеется, когда я на следующее утро пришла в мастерскую, меня поджидала пришедшая из замка витиеватая благодарственная записка со множеством похвал лунному платью, — она отличалась чрезмерно затейливой каллиграфией, а к ней прилагались подарок, рулон красного, как фуксия, шелка, и новый заказ — на платье цвета солнца. Эстер поздравила меня. Я присела перед ней в глубоком реверансе и принялась за работу.

Тот парень из рудников, Мэнни, понравился мне, и я еще раз навестила его — попросить турмалина для солнечного платья, хотя по цвету этот камень не подходил, и я знала, что стружкой его пользоваться не стану. Мы с ним очень мило позавтракали жареной индейкой на солнышке у входа в каменную пещеру, и я рассказала ему о платье, которое делаю для принцессы. Солнце, — сказал он и покачал головой. — А какого же оно цвета? Убей, не знаю, — ответила я. — На него ведь и смотреть не полагается, верно? Детишки рисуют его желтым, — сказала я, — но, по-моему, это неправильно.

Слоновая кость? — сказал он.

Что-то обжигающе белое, — сказала я. — Но как быть с ореолом?

Тяжелая у тебя работа, — сказал он, складывая бумажку, в которую были завернуты съеденные нами сэндвичи. Приятное у него было лицо, нос такой крепенький, хорошо бы с ним познакомиться поближе; нос завершал его облик — облик человека, на которого в случае чего можно положиться.

У тебя тоже, — сказала я. Ладони его огрубели, годами оглаживая стены подземелий.

Не хочешь как-нибудь на ярмарку сходить? — спросил он. В конце каждой недели на главной площади устраивали ярмарку прямо под открытым небом, там чего только ни продавалось.

Конечно, — сказала я.

Может, и для солнца чего подыщешь, — сказал он.

Только рада буду, — сказала я.

Первую окраску мы начали в конце недели — для начала занялись желтым. Черил очень старалась не переборщить по части желтого — этот цвет намного мощнее, чем кажется, когда видишь его в ларце. Этакий вкрадчивый заправила — чтобы избавиться от него, нужен не один день. Красила она всю субботу, а я тем временем отправилась на ярмарку. День был теплый, ясный, на ярмарке торговали всякими сластями и вкуснейшими пирожками с мясом. Ничего подходящего для платья не нашлось, зато нас с Мэнни сильно развеселила новейшая мода на гобелены с единорогами, а прощаясь у дубовой рощицы, мы с ним очень мило расцеловались. Все казалось мне чуть более живым, чем обычно. Мы провели в ателье еще один семинар, Черил прочитала доклад о тепле, временах года, о том, как все мы вращаемся вокруг солнца. Это центральная тема, сказала она. Тема солнца. Оно — наш центр, сказала Черил. Сердцевина. Огонь.

Поаккуратнее с красным, сказала Владычица Красок, когда я ее навестила. Она похудела, ослабла. Брат пытался помочь ей, но не сдюжил и так натрудил спину, что его отвезли на медицинскую арену и привязали к доске. У меня сестра умирает, — повторял он докторам, но шевелиться не мог, и им оставалось только согласно качать головами. А Владычица Красок от какой-либо помощи отказалась. Я хочу как можно яснее видеть Смерть, — говорила она. — Никаких лекарств. — Я поджарила ей тост, но она откусила чуть-чуть и отодвинула.

Соблазнительно, делая солнце, думать о красном, — сказала она. — Но красного не должно быть много, лишь малая примесь. Побольше темно-оранжевого и намек на коричневое. А затем белое на желтом поверх белого.

Белое, — сказала я. — Нет, правда?

Не ярко-белое, — сказала она. — Такое, от которого щуришься, но эдак мягко.

Да, — вздохнула я. — Но где я такое возьму?

Ищи, — сказала она.

В прошлый раз мы брали ваши волосы для серебристости, — сказала я.

Она немощно улыбнулась. Посиди у огня, посмотри на него, — сказала она. — Проведи с ним какое-то время.

Я не хочу, чтобы вы умирали, — сказала я.

Да, ну что ж, — ответила она. — И?

Должна признаться, смотреть на огонь было интересно. Я часа два просидела со свечой. Увидела как цвет сменяется цветом: белый, желтый, красный, крошечное синее пятнышко, о котором слышала, но никогда его не замечала. И решила, что имеет смысл попробовать их в платье: белое, желтое, красное, крошечное синее пятнышко. Мы повесили платье посреди комнаты и стали ходить вокруг, воображая себя планетами и думая, что еще с ним нужно сделать. Оно должно быть горячее, сказал Ханс, исполнявший роль Меркурия, а затем опалил паяльной лампой кусочек шелка и растолок его в пыль, и мы еще раз выкрасили платье. Черил сидела, закрыв глаза и скрестив ноги, в углу, куда падал луч солнца, старалась впитать его. Нам нужно пропитать платье цветом! — сказала она, вставая. И мы оставили его в растворе на срок больший обычного. Я прохаживалась вдоль ларцов, пытаясь пробудить гармонию, которая либо позовет меня, либо не позовет. И меня потянуло к темно-бурому, и я взяла щепоть его и добавила к смеси, краска была слишком темна, однако в ее сочетании с толикой желто-белого, полученного из высушенных цветков лилии, что-то вдруг проступило. Свет, сказала Черил. Это ведь еще и дневной свет — наш свет. Настоящий наш свет, повторила она. Без него мы жили бы в темноте и холоде. Мокрое платье подсыхало в центре комнаты, мы были почти у цели, оставалось добиться слепящего блеска — цвета столь яркого, что на него было бы трудно смотреть. Добиться — но как?