Эми Хармон - Другая Блу

Но у Табутса был младший брат, койот по имени Шинангоув. Непослушный, больше всего на свете любил каверзы и неприятности. Только мудрый волк Табутс отвернулся, как Шинангоув сделал в мешке дырку. Так что когда мудрый волк попытался высыпать людей, вместо того, чтобы лететь по одному, каждый на свое место, люди падали целыми кучками.

Уилсон стоял неподвижно, не отводя от меня глаз, и я поняла, что теперь-то добилась его безраздельного внимания, хотела того или нет.

– Джимми объяснил, почему люди борются и воюют. Им то не хватает места, то кому-то достался лучший кусок земли, и всем нам хочется то, что принадлежит другому, потому что им просто больше повезло. Так что мы воюем. Вы с Памелой – из одного социального класса. Вы из одной кучки, – вызывающе закончила я.

– И что это должно означать, Блу? – Уилсон говорил спокойно и устало. Он выглядел расстроенным, даже задетым. Я безразлично пожала плечами, злость покидала меня, как воздух из проколотого воздушного шарика.

Уилсон был умен. Ему не составило бы труда расшифровать смысл.

– Но если нас вырезал один тот же волк, – настойчиво произнес он, используя мою же легенду, чтобы объяснить свою точку зрения, – какая разница, куда мы попали?

– Большая. Почему так много людей страдает, а другие получают все без усилий? Для меня в этом не больше смысла, чем в индейской легенде.

– То есть ты злишься из-за того, куда ты попала. И ты злишься на меня… и Памелу тоже, потому что мы выросли на другом берегу, где трава зеленее?

То, как он понял мои слова, делало меня пристрастной судьей. Хотя так оно и было, так что, может, это и честно. Я пожала плечами и вздохнула, а Уилсон сложил руки на груди, серьезно глядя на меня.

– Никто из нас не виноват в том, куда попал, Блу. Но никто из нас не обязан оставаться там, куда его забросило. Почему бы тебе не сконцентрироваться на том, куда ты идешь, а не откуда? На том, что у тебя получается, а не на том, что злит? Ты пропускаешь ключевой элемент этой истории. Может быть, мораль этой легенды в том, что все мы вырезаны, созданы рукой мастера. Может, мы все – произведения искусства.

Я застонала.

– А потом вы скажете, что нужно просто быть собой, и все меня полюбят, да?

– Полюбят – слишком сильное слово, – невозмутимо возразил Уилсон.

Я усмехнулась.

– Я серьезно, – настаивала я, против воли улыбаясь. – Все эти «стань собой» – полная…

– Чушь?

– Точно. «Быть собой» работает, только если ты не неудачник, а если так, то лучше уж не быть собой.

Пришел черед Уилсона закатывать глаза, но я почувствовала, что он простил меня, и немного смягчилась.

– Как там в тех стихах, «Никто», вы цитировали на днях? Думаю, это более точное описание.

– Стихи Дикинсон? – Уилсон выглядел впечатленно-довольным, что я запомнила, и прочитал стихи, подняв брови, будто уверенный, что я точно не могла иметь в виду Дикинсон:

Я кивнула.

– Оно самое. Думаю, мы бы со стариной Диком подружились бы, потому что я-то точно никто.

– Старина Дик, вообще-то, Эмили Дикинсон. – Губы Уилсона дрогнули в улыбке. Я знала, кто на самом деле автор, но недавно заметила, что мне нравится его смешить.

– Красота этих стихов в том, что все мы разделяем это ощущение, потому что мы все чувствуем себя «никем». Будто сторонние наблюдатели, заглядывающие в окна. И мы чувствуем себя разбросанными по миру. Но, думаю, это наше самосознание делает из нас кого-то. И ты точно не «никто», Блу. Может быть, ты и не произведение искусства, но шедевр тот еще.

Налетел ноябрь, солнце светило мягко и рассеянно. Жаркий воздух пустыни уже не обжигал, и осень стала долгожданной передышкой, хотя в Вегасе и Боулдер-Сити росли сплошные пальмы. Мейсон начал приезжать чаще, и пока мы неслись через пустыню на его мотоцикле, мне нравилось быть с ним. А вот когда поездка заканчивалась, равно как наша страсть и похоть, и мы лежали в кровати, тяжело дыша, вот тогда говорить было не о чем. Мне всегда хотелось побыстрее уйти или чтобы ушел он. Я никогда не притворялась, что люблю его или что мне от него что-то нужно. А ему, похоже, хватало и того, что я могла ему дать.

Поэтому появление в моей квартире брата Мейсона, Брэндона, стало для меня полной неожиданностью.

Мэнни и Грасиела сидели у меня, смотрели шоу «Американский идол». Мэнни был уверен, что он поет лучше, чем почти все участники, и доказывал это в рекламные паузы, стоя на диване с воображаемым микрофоном в руке.

Он пел неплохо, а нехватку таланта компенсировал личным обаянием. Обычно Грасиела была его самым преданным фанатом, но тем вечером она была какая-то дерганая, постоянно проверяла телефон и ходила взад-вперед по комнате. И вообще она в последнее время действовала мне на нервы.

Теперь она выпрямляла свои черные кудри, начала откидывать их за спину, а спереди разделяла так, что пряди закрывали левый глаз, как у меня. В самом начале учебного года она использовала только блеск для губ и пудру. Но и это изменилось: глаза теперь были жирно подведены черным карандашом, ресницы завиты и накрашены, а на веки нанесены тени темных тонов.

Ее джинсы и футболки стали в обтяжку, она даже нашла пару ботинок с гигантским каблуком тридцать пятого размера. Она весила едва ли сорок килограммов, у нее не было ни груди, ни бедер, а в этой одежде и макияже она будто на Хеллоуин вырядилась. Не сложно отгадать, кого она пыталась скопировать, но выглядело это смехотворно. И я впервые задумалась, а вдруг и я тоже смотрюсь смешно.

Когда в дверь позвонили, Грасиела подскочила с дивана, пискнув, будто за дверью ждал Джастин Бибер.

– Да что с ней такое происходит? – раздраженно проворчала я.

– Наверное, гормоны, – вздохнул Мэнни, будто знал о женских гормонах все.

– Ах, вот как? Поэтому она стала моей мини-копией? Из-за гормонов?

Я протопала к двери и рывком ее распахнула, думая, что это соседи, которых достало громогласное пение Мэнни, и они пришли жаловаться. На пороге стояли Брэндон и его приятели с одинаковыми ухмылками на лицах.

– Привет, Блу. – Брэндон неприятно улыбнулся, разглядывая мой топ и короткие хлопковые шортики, в которые я переоделась после работы. Его друзья также заинтересовались моей одеждой. Их я точно не ждала и на секунду потеряла дар речи.

– Э-э-э, привет, Брэндон. Что вы тут делаете?

Такое приветствие звучало отнюдь не гостеприимно, но парень шагнул через порог, будто я как раз его пригласила. Я опешила, отступив, и он по-хозяйски зашел в квартиру, Кори и Мэтт следом.

Они все устроились на диване и уставились в телевизор, будто собирались задержаться на какое-то время.