Элис Манро (Мунро) - Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)

Я не могла понять, что это такое.

– Это «питер-хи́тер», варежка на пипиську, – усмехнулась Красуля. – Миссис Воргилья велела ему не показывать, а то взбесится. А ты что, не знаешь, что такое питер-хитер?

– Гм, – сказала я.

– Это просто прикол.

Вечерами оба – и Красуля, и мистер Воргилья – ходили на работу. Мистер Воргилья играл на пианино в ресторане. Надевал для этого смокинг. А Красуля продавала билеты в кинотеатре. Кинотеатр был всего в нескольких кварталах, и я пошла туда с ней. А когда увидела, как она сидит в будке билетной кассы, поняла, что боевая раскраска, начесанные крашеные волосы и обручи в ушах не так уж и случайны. Красуля выглядела примерно так же, как те девушки, что проходили мимо по улице и иногда заворачивали со своими парнями в кино. А еще она очень походила на некоторых из девиц, портреты которых красовались на плакатах, ее окружавших. Весь ее вид выражал сопричастность миру всяческих драм, страстных любовей и опасных приключений, который как раз и демонстрировали тут на экране.

Она выглядела так, что – говоря словами моего отца – прямо круче кучи; раздайся, грязь, навоз плывет.

– Почему бы тебе просто не погулять немного по округе? – предложила она мне.

Но просто так гулять мне было как-то странно: казалось, все на меня смотрят. Я не могла себе представить, как это я буду сидеть в кафе и пить кофе: все сразу поймут, что мне нечего делать и некуда идти. Как это я пойду в магазин, буду примерять платья, которые не надеюсь купить. Я опять поднялась в горку и приветственно помахала рукой гречанке, которая всем что-то кричит из окна. После чего, воспользовавшись ключом Красули, вошла в дом.

Села на веранде на раскладушку. Одежду, которую я привезла с собой, развесить было негде, и я решила, что неплохим выходом из положения будет просто не распаковываться. Любой признак моего присутствия мистеру Воргилье будет, скорее всего, неприятен.

Мне подумалось, что внешне мистер Воргилья изменился, причем в той же степени, что и Красуля. Правда, в другую сторону, не в ту, что она, напустившая на себя, как мне казалось, грубоватый заграничный гламур и искушенность. Его волосы, которые были рыжими с сединой, теперь стали совсем седыми, а выражение лица – в прошлом готового яростно вспыхнуть при первых признаках неуважения, плохого исполнения чего-либо, а то и просто оттого, что в доме что-нибудь лежит не на месте, – теперь носило отпечаток постоянной обиды и недовольства, будто на его глазах все время происходит что-то оскорбительное, кто-то ведет себя неподобающе и это остается безнаказанным.

Я встала, походила по квартире. Место, где люди живут, толком разглядеть, пока они там находятся, невозможно.

Лучшим помещением мне показалась кухня, хотя там было и темновато. Вокруг окна от раковины вверх Красуля пустила плющ, рядом из симпатичного кувшина без ручки пучком торчали деревянные ложки, точно как это было у миссис Воргильи. В гостиной стоял рояль, тот самый, что стоял и в прежней гостиной. Еще там было одно кресло и книжный стеллаж, сложенный из кирпичей и досок; на полу проигрыватель, рядом множество пластинок. Телевизора не оказалось. Не оказалось ни ореховых кресел-качалок, ни декоративных штор. Не было даже торшера с японскими сценками по пергаментному абажуру. Хотя из прежнего дома все эти вещи увезли, причем именно в Торонто – однажды зимой, в метель. Было время ленча, я находилась дома и видела полный мебели грузовик. Бет так и прилипла к окошку в парадной двери. В конце концов она не выдержала, забыла всякое приличие и достоинство, которое обычно любила демонстрировать перед посторонними, распахнула дверь и заорала грузчикам:

– Приедете в Торонто, скажите ему, что, если он сюда когда-нибудь еще сунется, он об этом очень пожалеет.

Грузчики приветливо ей помахали, как будто к сценам вроде этой давно привыкли; а может, и впрямь привыкли. Участник перевозки мебели волей-неволей видит и слышит многое.

Но куда же все это подевалось? Продано, подумала я. Наверняка продано. Вспомнилось, как отец говорил, что по всем признакам в Торонто у мистера Воргильи работа по профессии не заладилась. Да и Красуля твердила о том, что им «не на кого опереться». Она бы моему отцу вообще никогда не написала, если бы им было на кого опереться.

Наверное, перед тем, как она послала это письмо, они продали мебель.

На стеллаже с книгами я обнаружила «Музыкальную энциклопедию», «Справочник по оперному искусству» и «Жизни великих композиторов». А также тоненькую, но большого формата книгу в красивой обложке – «Рубаи» Омара Хайяма. Ее я когда-то часто видела рядом с диваном, на котором лежала миссис Воргилья.

Была там и другая книга в похожей обложке; ее название я точно не запомнила. Что-то в нем меня заинтересовало. Слово «цветущий» или «благоуханный». Я открыла ее, и первая же фраза мне четко помнится до сих пор.

«Кроме того, юных одалисок гарима обучали тонкому искусству пользования коготками». Что-то в этом роде, во всяком случае.

Я была не вполне уверена, что знаю, кто такие одалиски, но слово «гарим» (почему, кстати, не гарем?) несколько прояснило ситуацию. И тут уж просто пришлось читать дальше: надо же было выяснить, что там их учили делать коготками! Битый час я все читала и читала, а потом выпустила книгу из рук, дав ей упасть на пол. Я испытывала возбуждение, отвращение и отказывалась прочитанному верить. Неужели это и есть то самое, что так волнует и интересует взрослых? Даже рисунок на обложке, изображающий изящное переплетение изгибистых скрученных лоз, казался мне теперь слегка враждебным и растленным. Я подняла книгу, хотела положить на место, но выронила, она открылась, и на форзаце обнаружилась надпись. Стэн и Мариголд Воргилья. Почерк женский. Стэн и Мариголд.

Вспомнилась миссис Воргилья, ее высокий белый лоб и мелкие, тугие, черные с сединой кудряшки. Ее перламутровые серьги и блузки с завязками в виде банта на шее. Ростом она была значительно выше мистера Воргильи, и все думали, что именно поэтому они никуда вместе не ходят. На самом деле потому, что она задыхалась. Она задыхалась и поднимаясь по лестнице, и вешая на веревку белье. А потом стала задыхаться просто оттого, что сидит за столом и играет в скрэббл.

Поначалу отец не позволял нам брать деньги за то, что мы ходим для нее в гастроном или развешиваем постиранное бельишко: он говорил, что помогать надо просто по-соседски.

Бет на это возражала: мол, она тоже сейчас ляжет и будет лежать, ждать, когда придут люди и станут ее забесплатно обслуживать.

Потом мистер Воргилья пришел к нам и договорился, чтобы Красуля у него работала. Той это было на руку, потому что в школе ее оставили на второй год, но проходить все снова по второму разу не хотелось. Наконец Бет сказала, ладно, но с условием, что Красуля не будет нянчиться с больной.