Жорж Санд - Франсуа-найденыш

Забелла растолкала мальчика, одела в самое лучшее, что у него было, свернула остальное в узелок и, взяв Франсуа за руку, двинулась с ним по дороге, еще озаренной лунным светом.

Но чем дальше Забелла шла и чем становилось светлее, тем больше слабела ее решимость; она не могла ни прибавить шагу, ни заговорить и, дойдя до Корле, ни жива, ни мертва опустилась на откос придорожной канавы. Она поспела как раз вовремя — дилижанс уже приближался.

Найденыш не привык много раздумывать, поэтому до сих пор он, ни о чем не догадываясь, послушно следовал за матерью. Но теперь, впервые в жизни увидев огромный, катящийся на него экипаж, он испугался грохота и потянул Забеллу обратно на луг, через который они выбрались на дорогу. Забелла же решила, что он догадывается, какая участь его ждет, и сказала:

— Полно, бедный мой Франсуа! Так надо.

Ее слова еще пуще перепугали его. Он вообразил, что дилижанс — это большой зверь, бегущий сюда, чтобы схватить и сожрать его. Привычных опасностей он нисколько не боялся, но тут потерял голову и с воплем бросился наутек по лугу. Забелла кинулась вдогонку, но, увидев, что он побледнел так, словно ему вот-вот конец, окончательно растерялась. Она гналась за ним до края луга и пропустила дилижанс.

Возвращались они на мельницу тем же путем, что пришли, но на полдороге выбились из сил и остановились. Забелла была не на шутку встревожена: мальчик дрожал всем телом, и сердце колотилось у него так, что худая рубашонка приподымалась. Она усадила его и попыталась успокоить. Но она сама не знала, что говорит, а Франсуа был в таком состоянии, что и вовсе ничего не понимал. Забелла вытащила из корзинки кусок хлеба и попробовала покормить мальчика, но тот отказался, и они долго сидели молча.

Наконец Забелла собралась с мыслями, устыдилась своей слабости и сообразила, что если она вновь появится с мальчиком на мельнице, ей конец. В полдень проходил другой дилижанс; поэтому она решила передохнуть здесь, а попозже снова выйти на дорогу; но Франсуа, перепуганный до смерти, потерял даже ту каплю разума, что у него была; впервые в жизни он заартачился, и Забелла попыталась укротить мальчугана, прельстив его воображение рассказами об этом большом и быстром экипаже, стуке колес и бубенчиках на лошадях.

Но, силясь вновь завоевать его доверие, она наговорила больше, чем ей хотелось; то ли угрызения совести развязали ей язык; то ли Франсуа, проснувшись на рассвете, услышал кое-что из слов старухи Бланше, и теперь они пришли ему на ум; то ли приближение беды разом прояснило его убогий рассудок, но только он сказал, смотря на Забеллу такими же глазами, которые однажды изумили и почти напугали Мадлену:

— Мать, ты хочешь прогнать меня. Заведешь подальше и бросишь.

Тут ему вспомнилось несколько раз произнесенное при нем слово «приют». Он не знал, что это значит, но предположил, что это еще пострашнее дилижанса, затрясся всем телом и завопил:

— Ты хочешь отдать меня в приют!

Забелле уже нельзя было отступать — она зашла слишком далеко. Решив, что мальчик знает о своей участи больше, чем было на самом деле, и не смекнув, что хитрость — самый верный способ обмануть найденыша и отделаться от него, она выложила всю правду в надежде убедить его, что в приюте ему будет лучше, чем у нее: там о нем станут больше заботиться, обучат ремеслу и на время отдадут какой-нибудь женщине побогаче, чем она, и та снова заменит ему мать.

Эти утешения повергли найденыша в полное отчаяние. Неизвестное будущее страшило его куда больше, чем все доводы, которыми Забелла пыталась отпугнуть его от жизни с нею. К тому же он любил, всем сердцем любил эту неблагодарную мать, пекшуюся не столько о нем, сколько о себе. Любил он и еще одного человека, причем почти так же сильно, как Забеллу: это была Мадлена, хотя найденыш не понимал, что любит ее, и не заговаривал о ней. Он просто рухнул наземь, словно в припадке падучей, разрыдался и, цепляясь за траву, закрыл голову руками. А когда Забелла, встревожившись и потеряв терпение, прикрикнула на него и попробовала силой поставить на ноги, мальчик так отчаянно ударился головой о камни, что весь залился кровью, и она решила, что он сейчас убьется насмерть.

Господь соизволил, чтобы как раз в эту минуту мимо проходила Мадлена Бланше. Об отъезде Забеллы с мальчиком ей было ничего не известно. Она возвращалась из Преля, куда относила одной богатой женщине шерсть — заказ, который та, нуждаясь в особо тонкой пряже, дала Мадлене, лучшей пряхе во всей округе. Мельничиха получила деньги и направлялась домой с десятью экю в кармане. Она уже выходила на дощатые, проложенные над самой водой мостки через речку, каких немало на здешних лугах, как вдруг услышала душераздирающий вопль и сразу узнала голос бедного найденыша. Она побежала на крик и увидела, что мальчик, весь в крови, бьется в руках Забеллы. Сначала Мадлена ничего не поняла: с первого взгляда ей показалось, что Забелла в сердцах ударила его, а теперь пытается оттолкнуть. И она еще больше укрепилась в своем предположении, когда Франсуа, заметив мельничиху, кинулся к ней, змейкой обвился вокруг ее колен и схватился за ее юбки с воплем:

— Госпожа Бланше, госпожа Бланше, спасите меня!

Забелла была женщина крупная и плотная, Мадлена же — маленькая и тоненькая, как тростинка. Однако она не струсила и, вообразив, что Забелла сошла с ума и задумала убить ребенка, заслонила найденыша с твердой решимостью защитить его или умереть, лишь бы он успел убежать.

Но едва женщины перекинулись несколькими словами, как дело выяснилось. Забелла, не столько рассерженная, сколько удрученная, рассказала все как было. И Франсуа понял наконец, в каком он бедственном положении, и на этот раз воспринял услышанное гораздо разумней, чем можно было предполагать. Когда Забелла выговорилась, он опять уцепился за колени и юбки мельничихи, умоляя:

— Не гоните меня, не давайте меня увезти!

И, бросаясь от рыдавшей Забо к мельничихе, рыдавшей еще сильнее, он уговаривал и просил их в словах, которые казались неожиданными в его устах, так как лишь сегодня он впервые сумел сказать то, что хотел:

— Ох, мама, мамочка, милая! — взывал он к Забелле. — За что ты решила меня бросить? Неужели ты хочешь, чтобы я помер с тоски в разлуке с тобой? Что я тебе сделал? За что ты меня разлюбила? Разве я не слушался, не делал, что ты велишь? Разве я в чем-нибудь провинился? Ты же сама твердила, что я хорошо хожу за скотиной, ты всегда целовала меня на ночь, называла сыночком и никогда не говорила, что я тебе не родной. Молю тебя, как господа бога, мама: не прогоняй меня, не прогоняй! Я всегда буду заботиться о тебе, работать на тебя; если ты будешь мною недовольна, побей меня — я ни слова не скажу; только не отсылай меня, погоди, пока я хоть в чем-нибудь провинюсь.