Николай Верещагин - Роднички

— Через Роднички, получается, вся история прошла, — сказал Антон.

— А как же! Ты не смотри, что здесь вроде глухомань. В самом ядрышке живем. Без нашего железа ни одно дело в России не обходилось. Потому как железо — первая надобность в государстве.

Старик досмолил самокрутку до конца, темным от несмываемой копоти корявым пальцем неторопливо придавил в блюдце тлеющий окурок — будто и не жжется ему огонь. Потом он вдруг нагнулся, пошарил под лавкой и с хитроватым видом выставил на стол поллитровку.

— Мать! — бодро окликнул он. — Ты б чо закусить дала! Огурчиков, чо ли, груздей ли достала…

— Куды огурчиков, — откликнулась с другой половины старуха. — Обед вон поспевает.

Ребята, увидев, куда дело клонится, поднялись.

— Нам нельзя, — сказал Кеша. — Нам еще много домов обойти надо.

— Мы вроде как на работе, — поддержал его Антон.

— А то, может, выпьем по маленькой? — с надеждой спросил старик. — Старуха счас обед сгоношит.

— Спасибо, — сказал Антон. — Но нам сейчас нельзя. Работа… Как-нибудь в другой раз.

— Ну, ежли так, — заметно разочаровался Лунгин. — Ежли на работе, тада ладно…

Он вышел проводить их до ворот. Дом Лунгиных стоял высоко, и от ворот был виден весь как на ладони завод и за ним большая часть поселка. Завод дымил своей единственной трубой, из цехов доносился будничный, рабочий гул.

— Дымим помаленьку, — сказал старик и вдруг опечалился, помрачнел лицом. — Недолго те дымить-то осталось… — Почему? — спросил Антон.

— Закрывать завод собираются: маломощные мы теперь. Сейчас ведь Тагил, Магнитка, Северсталь, а нам куда… Я вот тоже теперь маломощный стал, а ране-то — быком не сдвинешь. Маломощные мы теперь, — повторил он, глядя на завод. — Помирать нам пора…

Ребята попрощались со стариком за руку и пошли дальше. Антон на ходу оглянулся: старик Лунгин все стоял у ворот, сутулясь, и смотрел в сторону завода.

В деревне или в поселке быстро знакомишься с людьми — приезжие всегда на виду. Не прошло и трех дней, как все в Родничках уже знали студентов, незнакомые люди здоровались с ними на улице, и они привыкли здороваться с каждым прохожим. Антону очень нравилось это. «Здравствуйте!»- приветливо говорил он какой-нибудь старушке с палочкой в руке, попавшейся навстречу, и она, приостанавливаясь, отвечала ему охотно и ласково: «День добрый, сынок!» И всякий раз было хорошо это слышать — казалось, что все здесь любят его, что каждому он приятен по какой-то причине или даже без всякой причины, просто симпатичный молодой человек.

Теперь студентов все реже расспрашивали, удивляясь, зачем им старые песни, которые теперь уж мало поют, когда новые вон по радио хоть целый день слушай. Объяснение, что для науки, всех устраивало: мало ли что для науки требуется. Антон, который ехал на практику без всякого интереса, а просто по обязанности, скоро старинными песнями увлекся. По университетским лекциям, по более чем поверхностному знакомству с академическими сборниками фольклор представлялся ему предметом скучным и нежизненным, чем-то вроде палеонтологии, занимающейся описанием давно вымерших видов. Теперь же, когда он слышал старинные песни и сказки от живых людей, от стариков и старух, которые не вычитали их из книжки, а переняли в живом звучании от прошлых поколений, в них открывалась ему и красота, и живая суть. Текст старинной протяжной, проголосной песни в сборнике может показаться просто скучным и малопонятным, но в звучащей песне, в ее повторах и переходах, в страстных формулах ее жалоб и заклинаний, текст этот оживает, наполняется глубоким чувством и смыслом; в звучащей песне все оттенки настроений, от хватающей за душу тоски до безудержного веселья, невольно захватывают тебя.

Люди принимали их приветливо, но петь вот так среди бела дня, ни с того ни с сего, да еще перед городскими ребятами, которые все это с серьезным видом записывают в тетрадку, не решались. Приходилось уговаривать: да вы нам хоть слова продиктуйте. Старушка начинала диктовать слова, но скоро сбивалась. «Нет, эдак-то без припеву не помню». Начнет напевать потихоньку, потом увлечется, споет еще что-нибудь. Некоторые песельницы отказывались петь в одиночку, мол, ничего у них не получится. Старинные песни протяжные, проголосные, их надо на голоса петь, они только артельно поются, а так в песне цвету да разводов мало. Вот кабы вместе, артельно, то лучше спели бы. Решено было собрать их всех вместе. Анастасия Ивановна Мыльникова, женщина еще не старая, но большая любительница петь и знающая к тому же много старинных уральских песен, предложила собраться у нее в доме, а нет, так вон на завалинке — погода тихая, ясная.

Целый день ребята ходили по домам собирать и уговаривать песельниц. Одной старушке даже грядки пропололи, чтобы она освободилась к вечеру. Дел у женщин по горло: хозяйство, скотина, огород, за внуками присмотреть, всех накормить, обстирать, но, услышав, что хор собирается, многие обещали прийти. Федосью Степановну Рогозинникову, о которой они слышали, что это главная запевала и без нее хор не сладится, ребята оставили напоследок, чтобы обязательно уговорить ее и прямо привести с собой. После обеда они зашли к Мыльниковой, и та еще раз объяснила им, как пройти к Федосьиной избе. «Мимо амбара, а потом задами через Татариновых — вона дом их видный, с резной кровлей — а там налево в переулок, и пятый дом от угла Федосьин». Они пошли, как им объясняли, свернули в указанный переулок и… притопали к себе домой, но с другой стороны.

— Слушай, — сказал Кеша. — Мы, наверно, не туда повернули.

Антон недоуменно огляделся, но тут до него дошло, и он громко захохотал.

— Ты чего? — вскинулся Кеша.

— Туда, туда свернули, — смеялся Антон. — Как нашу хозяйку зовут? Тетя Феня?.. Федосья значит. А как ее соседка через плетень кличет?..

— Степановна… — сказал Кеша и залился своим визгливым смешком. — Во номер!.. Скажи — не поверят.

Они ввалились в избу с красными от смеха лицами. Тетя Феня возилась у печки.

— Долго же мы вас искали, — смеясь сказал Антон.

— Что так? Али дорогу забыли?

— Как вас зовут забыли, — сказал Кеша. — Все только и толкуют: Федосья Степановна в Родничках лучшая песельница, а мы по всему поселку ищем и не знаем, что у нее живем. Теперь мы от вас не отстанем..

— Болтают люди, — сурово сказала она. — Язык без костей. Какие уж песни, одне стародавни, которые нынче уж не поют. Ноне все больше стиляжные: стучит, бренчит, а в толк не возьмешь…

Вечером, едва дождавшись, когда тетя Феня подоит корову, разольет молоко по кринкам и снесет его в погреб, ребята снова пристали к ней, говоря, что их ждут у Мыльниковой. Федосья Степановна не спеша переоделась, повязала голову цветастой косынкой и отправилась с ними.