Николай Верещагин - Роднички

За проходной студентов встретил Павел Башков, тот самый, который разводил вчера по квартирам. Он был в кирзовых сапогах, грубой брезентовой спецовке и в мятой кургузой кепочке на затылке. Держался он весело и небрежно: ребятам, как старым знакомым, крепко пожал руки, угостил «беломором». Пока Эльвира Сергеевна оформляла пропуска, Антон и Валентин курили с ним в сторонке.

— Смотрю, девок у вас много, — посмеиваясь, сказал Павел. — И симпатичные. Хорошо живете: восемь девок — один я.

— Это точно, — поддакнул Валентин. — Факультет у нас такой. Бабье царство.

— Ишь ты! — засмеялся Павел. — Ну ничего, мы им найдем женишков. Не против? — прищурился он.

— Ради бога! — великодушно разрешил Валентин — А как насчет ваших невест?..

— Имеются, — подмигнул Павел. — Обеспечим по потребности.

— Вот и славненько, — сказал Валентин. — По рукам.

— По рукам, — захохотал Павел.

Они шутливо хлопнули рука об руку. Между ними сразу установился приятельским тон с тем оттенком, который бывает у более старших парней в присутствии зеленых, молодых. Антон заметил это.

— Устроим сегодня танцы в клубе, — деловито решил Павел. — У нас, вообще-то, танцы по субботам, но я организую, — уверенно пообещал он. — Только вы сразу скажите, какие заняты — чтобы с нашими парнями конфликтов не было.

— Да все свободны, — заявил Валентин. — Так ведь, Антоний?..

— По-моему, все, — отозвался тот.

— Ну, совсем хорошо! — развеселился Башков. — А насчет невест не сомневайтесь, девки у нас бедовые. Да вот хоть Зинка, вон она идет… — кивнул он на девушку в синем рабочем халатике, которая только что показалась из цеха и шла по двору, с любопытством косясь на студентов у проходной. — Зинка! — позвал Павел. — Иди сюда!..

— Чего тебе? — бросила она, не останавливаясь.

— Да иди сюда! Дело есть…

Девушка с досадой мотнула головой, но повернула к ним:

— Ну чего тебе? — остановилась она в трех шагах и спокойно, не смущаясь, оглядела ребят. Была она статная, красивая, с высокой грудью, с широким разлетом густых темных бровей, с чуть темневшимися усиками над полной верхней губой. Не шло ей только выражение нарочитой досады и скуки в карих глазах. — Ну чо звал-то? — нетерпеливо повторила она.

— Зинка, что ты такая сердитая сегодня? — игриво осведомился Башков.

— Не Зинка, а Зиночка! — решительно отрезала она.

— Ну ладно, ладно, Зиночка, — примирительно сказал Павел. — Познакомься вот с ребятами. Студенты из города. Этот с бородой — Валентин, а тот, фитильной — Антон, — шутливо представил он ребят. Сначала Валентин с приятной улыбкой подал ей руку, потом и Антон пожал маленькую, но крепкую Зиночкину ладонь.

— Вы на танцы вечером придете? — спросил ее Валентин.

— Какие танцы? Сегодня, чать, не суббота…

— Я сделаю, — успокоил Павел. — Обещаю танцы до упаду. Прибегай вечером в клуб. Кавалеры вот у тебя уже есть.

С таким видом, как будто и кавалеры и танцы ей смертельно надоели, Зиночка подумала, вздохнула, посмотрела сначала на одного, потом на другого. Антон заметил, что на Валентине взгляд ее задержался чуть дольше, и это его слегка задело.

— Не знаю, — сказала, наконец, Зиночка. — Как настроение будет…

— Без вас мы будем скучать, — многозначительно сказал Валентин.

Она неопределенно усмехнулась, еще раз взглянула на него мельком и пошла от них небрежной походкой, не попрощавшись.

— Ну как? — поинтересовался Павел.

— Клевая чува, — сказал Валентин. — Она что, в первую смену работает?

— Точно. До пяти.

— Ага… — задумчиво поднял брови Валентин. — Так и запишем.

Подошли остальные, и Башков повел студентов в цеха. Завод был маленький по современным представлениям, несерьезный какой-то. На небольшой территории, огороженной кирпичной стеной, умещались два цеха, доменный и литейный, рудный двор с неровными кучами слежавшейся руды, кокса и флюсов, эстакада, по которой мотовоз толкал платформы с чугунными чушками, небольшая котельная да несколько подсобных строений. Башков шагал широко, уверенно, давал пояснения громким голосом, все время поглядывая на девушек, явно стараясь произвести на них впечатление. Он то и дело вступал в разговоры с рабочими, шутил с кем-то, кого-то распекал, и Антон с удивлением заметил, что даже пожилые рабочие слушаются его. Оказывается, Павел был не кто-нибудь, а старший горновой, фигура на таком заводике заметная.

В доменном, где дневной свет скучнел, проникая сквозь пыльные окна, где пахло окалиной от остывших желобов, Павел сначала прошел к летке, потолковал о чем-то с горновыми, отдал какие-то распоряжения — и все это, зная, что на него смотрят, с особой энергией и начальственными жестами — и только после этого вернулся к студентам.

— Ну что, ребятки, — с ленивой ноткой знатока начал объяснять он. — Вот перед вами печка, доменная печь то есть. Сверху засыпают руду, кокс, флюсы — называется шихта. Нагреваем до тысячи градусов, все это дело плавится, чугун стекает вот сюда в горн, мы его выпускаем, а шлак в отвалы. Вот и все, — закончил он бодро. — Полезный объем домны 250 кубометров, суточная производительность 150 тонн. По нынешним временам это мало, но старушке уже лет под семьдесят, больше она не тянет. Зато чугун у нас особый, такой чугун на большой домне не получишь.

— А вы нам покажете, как расплавленный чугун потечет? — спросила Бубенцова. — Говорят, это очень красиво.

— Ну конечно! — с широкой улыбкой откликнулся Павел. — Обязательно покажем. Специально для вас.

Он, конечно, шутил, но, похоже, время в самом деле подошло, и оставив студентов в сторонке, Павел снова подошел к горновым. Один из них взял длинную пику, стал бить ею в летку. Ударил. Ударил еще и еще. Все ждали, что сейчас хлынет чугун, но ничего не было — только глухие удары пики. Что-то у него не получалось, или действительно трудно было пробить отверстие, но парень вспотел, а результата никакого. Остановив его, Павел сам надел рукавицы, и с улыбкой помахав студентам рукой — дескать, сейчас все будет, минутку терпения — взял у подручного пику. С нескольких ударов он пробил летку, и тонкая золотистая струйка расплавленного чугуна плеснула в желоб, извиваясь змейкой вильнула по его бугристому дну. Павел еще раз ударил пикой — и ослепительно белый жгут металла, разбрасывая искры, кинулся в желоб, тут же наполнил его, стремительным ручьем ринулся вперед, изогнулся, следуя повороту желоба. изогнулся еще раз и с тяжелым клекотом стал наполнять изложницу. Павел отступил назад, прикрывшись рукавицей, сощурился, и его сосредоточенное, твердое сейчас лицо красиво озарилось отблесками.

От огненного ручья сразу стало светлее в цехе, и сумрак отступил, сгустился в углах. Отсвет чего-то праздничного и торжественного пал на грубую будничную обстановку цеха, на чумазые лица горновых, на их заскорузлые робы, и топорная неуклюжесть механизмов, грубая реальность закопченных стен, серого от пыли железа, вдруг отступила куда-то, стушевалась и почти исчезла перед этой родниковой струей огненной белизны.