Николай Верещагин - Горький мед

Со стороны Гуртовых было больше гостей, и самые уважаемые гости: директор маслозавода Замуруев, тучный мужчина с волевым, начальственным взглядом, заведующий Домом быта Алтынов и всемогущая Пчелякова, депутат поссовета, в своем строгом синем костюме и, вопреки всем веяниям моды, с пышным начесом из обесцвеченных перекисью волос. Калинкинская родня стояла отдельной кучкой. Их и так было немного, да кое-кто еще не пришел на свадьбу, и они терялись среди многочисленной родни и гостей Гуртовых. Только Галя, одна из них, деятельно помогала на кухне, остальные стояли в сторонке грустные, подавленные. Кто-то предложил уйти со свадьбы, но вроде и неудобно было разрушить компанию, оставить здесь Любу одну. Они так и не знали, на что решиться, и словно ждали подсказки со стороны.

Кирилл, крестный Любы, чувствовал на себе какую-то ответственность перед людьми и потому мучился виной, что так нехорошо все получается. Он тоже не знал, что делать, как быть, и нервничал, суетился: то выходил к гостям, вмешивался в разговор, то, не выдержав их вопросительных и, как ему казалось, укоряющих взглядов, спасался на кухне, где бестолково начинал помогать женщинам, только мешая своей суетой.

Дора Павловна появлялась среди гостей со скорбным лицом, с платочком, который не выпускала из рук. На нее смотрели с сочувствием, почтительно смолкали при ее приближении. Ей старались понапрасну не досаждать, но без нее тоже ничего не решалось, и тогда робко спрашивали указаний, а она направляла, но сама ни к чему не притрагивалась, с таким видом, словно ей тягостна вся эта суета, но ради других все вытерпеть готова. Ей сочувствовали едва ли не больше Марии: подумать только, единственный сын женится, столько хлопот, такие расходы, и оттого, что сват так нелепо прямо накануне свадьбы попал в аварию, все пошло прахом. И как она переживает за Ивана — будто родной…

В половине восьмого, когда уже заметно смеркалось на улице и гости стали уставать от ожидания, к Доре Павловне пришли Копысов с Кириллом. Она сидела в дальней комнате, скорбно подперевшись рукой с платочком, зажатым в ней.

— Ну, что будем делать-то? — озабоченно спросил Копысов, потирая свой щетинистый подбородок. Он брился с утра, но темная, густая щетина к вечеру снова проступила у него на щеках. — Люди-то собрались. Что-то надо решать…

Дора Павловна, поджав губы, молчала. Ее припухшие серые глазки смотрели мимо них горестно и чуть обиженно.

— Как-то неудобно перед людьми, — вздохнул Кирилл, и непонятно было, что неудобно: отменять гулянку или заставлять гостей ждать. Да он и сам этого не знал.

— Люди-то здесь при чем? — сказала Дора Павловна таким тоном, что, мол, и сами могли бы догадаться. — Люди голодные небось…

— Так подавать?..

Дора Павловна только махнула рукой: делайте, мол, как хотите.

— Счас организуем, — с готовностью встрепенулся Копысов, — я бабам накажу, чтоб подавали, а ты, кум, зови за стол, — сказал он Кириллу.

И хотя тому очень не хотелось идти звать гостей, и вроде не ему полагалось это делать, он не посмел возразить: и так уж они, Калинкины, свадьбу испортили. И, вздохнув, сделав по возможности приветливое лицо, он пошел приглашать гостей за стол.

Столы были накрыты в двух больших смежных комнатах с настежь распахнутыми створками дверей, превращенных как бы в один банкетный зал, да еще в третьей, возле кухни, был накрыт отдельный стол для женщин, которые должны были помогать повару и официанту подавать новые блюда. Официант, стройный, похожий на Муслима Магомаева молодой человек с безупречным пробором, стоя у входа, любезно кланялся гостям, жестами белых холеных рук указывая места за столом, иногда притрагиваясь почтительно к спинкам стульев именитых гостей, помогая им усаживаться.

Входя в ярко освещенные комнаты и усаживаясь за столами, гости не могли сдержать удивленных восклицаний: столы буквально ломились от всевозможных вин и закусок. Здесь были овальные блюда с балыками и розоватой лососиной, вазочки с черной и красной икрой, маринованные грибки, маслянисто лоснящиеся среди кружочков лука, салаты в хрустальных вазах, по-ресторанному затейливо украшенные розанами из моркови, листьями петрушки и сельдерея, огурчики малосольные в укропных лапках на влажных пупырчатых бочках, аппетитно нарезанный розоватый окорок, всевозможные колбасы и паштеты — да всего сразу и не разглядеть. Закуски располагались так густо, что казалось, блюда возвышаются в два этажа. Но нашлось место и множеству разномастных бутылок с броскими импортными и запотевших с отечественными этикетками, а также златоглавым бутылкам шампанского и прочему всему. В глазах пестрело от расставленных там и сям ваз с цветами: алыми и белыми розами, махровыми гвоздиками, роскошными гладиолусами.

Рассаживаясь с невольной робостью вокруг этого изобилия, гости прищелкивали языками от восхищения, негромко переговаривались:

— Стол-то прямо княжеский.

— Да уж известно, Дора в грязь лицом не ударит.

— Из-под земли достанет, а угостит!..

Люба не хотела идти к гостям; ей было тошно, она плохо себя чувствовала, но ее опять обступили, уговаривая лишь немного посидеть, только сфотографироваться за столом (ведь на всю жизнь память), и она покорилась: осушила глаза платком, дала припудрить себе лицо и надеть фату, дала увести себя к гостям.

Молодых усадили во главе стола. Справа, со стороны жениха, сели Дора Павловна с мужем и почетные гости: Замуруев, Алтынов, Пчелякова. С левой стороны, рядом с невестой, крестный ее Кирилл с Галей. Остальная немногочисленная калинкинская родня оказалась в дальнем конце стола, а частью в соседней комнате вместе с молодежью.

Дора Павловна сидела все так же, поджав губы, с грустным и словно бы даже отсутствующим лицом. У нее был такой вид, будто ко всему этому сомнительному предприятию она не имеет никакого отношения, но уступила, чтобы не портить настроения другим. Чего в ней было больше — печали по усопшему свату или материнской грусти на свадьбе сына, — трудно сказать, но, глядя на нее, и гости присмирели; за столом установилась выжидательная тишина. Официант бесшумно и ловко сновал за спинами, наполняя бокалы.

Копысов поднялся и, как крестный жениха, произнес тост.

— Дорогие Люба и Георгий! — сказал он с бокалом в руке. — Мы все сегодня пришли сюда, чтобы поздравить вас в этот торжественный для вас день. Ваши родители, достойные и всеми уважаемые люди, и Дора Павловна, и Гаврила Матвеич, и Мария Николаевна и покойный Иван Васильевич, которого, к прискорбию, нет с нами, много сил отдали, чтобы вас вырастить, много сделали для вашего счастья…

Он так ловко ввернул про покойного, что все как-то сразу почувствовали облегчение. Получилось так просто я естественно, будто и в самом деле отец невесты умер когда-то давно, и было весьма кстати, и благородно, и уместно вспомнить и его добрым словом за праздничным столом. Только Люба при этих словах вздрогнула и закусила губу.