Уильям Теккерей - История Сэмюэля Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

И, не прибавив более ни слова, она потащила леди Джейн прочь. Но эта добрая душа сделала шаг в мою сторону и, бледная, вся дрожа, сказала:

– Не гневайтесь, прошу вас, мистер Титмарш, и прошу вас, забудьте все, что здесь произошло, ибо, поверьте, мне очень-очень…

Что «очень-очень» – я так никогда и не узнал, ибо тут глаза бедняжки наполнились слезами, и леди Бум, закричавши: «Вот еще! Чтоб я этого не видела», – потащила ее за рукав вверх по лестнице. Но леди Фанни храбро подошла ко мне, своей маленькой ручкой изо всех сил стиснула мою руку и так мило сказала: «До свидания, дорогой мистер Титмарш», – что, вот не сойти мне с этого места, я покраснел до ушей и весь затрепетал.

Едва она ушла, я живо нахлобучил шляпу и вышел из дверей, чувствуя себя гордым, как павлин, и храбрым, как лев, и одного мне хотелось, чтобы который-нибудь из этих спесивых, ухмыляющихся лакеев позволил бы себе малейшую неучтивость, тогда бы я с наслаждением влепил ему оплеуху да велел бы нижайше кланяться хозяину. Но ни один из них не доставил мне этого удовольствия; и я ушел и мирно пообедал тушеной бараниной с репой у себя дома в обществе Гаса Хоскинса.

Я не счел приличным рассказывать Гасу (который, между нами говоря, весьма любопытен и большой охотник посплетничать) подробности семейной размолвки, коей я был причиной и свидетелем, и лишь сказал, что старая леди («Они пэры Бум, – ввернул Гас. – Я сразу пошел и поглядел в книге пэров»), что старая леди оказалась мне родней и пригласила меня прокатиться по Парку. На завтра мы, как обыкновенно, отправились в должность, и уж, можете быть уверены, Хоскинс рассказал там все, что произошло накануне, да еще порядком присочинил; и странное дело, хотя случай этот как будто ничуть не заставил меня возгордиться, скажу по совести, мне все же льстило, что наши джентльмены кое-что прослышали об этом моем приключении.

Но вообразите, как я был изумлен, воротившись ввечеру домой, когда, едва увидев меня, моя квартирная хозяйка миссис Стоукс, ее дочь мисс Селина и ее сын Боб (юный бездельник, который дни напролет играл в камешки на ступенях церкви св. Бригитты на Солсбери-сквер), все они торопливо кинулись вперед меня по лестнице на третий этаж и прямиком в наши комнаты, где посреди етола, между наших флейт, с одной стороны, и моего альбома, Гасова «Дон-Жуана» и Книги пэров с другой, я увидел вот что:

1. Корзину с огромными персиками, румяными, как щечки моей милой Мэри Смит.

2. Таковую же с большущими, отборными, ароматными, тяжелыми на вид гроздьями винограда.

3. Гигантский кусок сырой баранины, как мне показалось; но миссис Стоукс сказала, что это олений окорок, да преотличный, такого она и не видывала.

И три визитные карточки:

Вдовствующая графиня Бум

Леди Фанни Рейкс

Мистер Престон

Леди Джейн Престон

Граф Типтоф.

– А карета-то какая! – воскликнула миссис Стоукс, – Карета какая… вся как есть в коронах! А ливреи-то… и два эдаких франта на запятках, бачки у них рыжие, а штаны в обтяжку из желтого плюша; а в карете старая-престарая леди в белом капоре, а с ней молоденькая в большущей шляпке из итальянской соломки и с голубенькими лентами, а еще эдакий рослый, статный джентльмен, сам бледный и бородка клинышком. «Не откажите в любезности, сударыня, сказать, здесь ли живет мистер Титмарш?» – спрашивает молоденькая эдаким звонким голоском. «Как же, как же, миледи, – говорю я, – да только сейчас он в должности. Западно-Дидлсекское страховое общество, на Корихилле. «Чарльз, – эдак важно говорит джентльмен, – выносите провизию». – «Слушаю, милорд», говорит Чарльз и выносит мне эту самую оленью ногу, обернутую в газету, на фарфоровом блюде, вон как она и сейчас лежит, и две корзины с фруктами в придачу. «Будьте добры, сударыня, – говорит милорд, – отнесите все это в комнату мистера Титмарша и скажите ему, что мы… что леди Джейн передает ему поклон и просит его принять это». И протянул мне эти самые карточки, и БОТ это письмо, запечатанное, и на печати корона его светлости.

И тут миссис Стоукс протянула мне письмо, которое, к слову сказать, моя жена хранит по сей день:

«Леди Джейн Престон поручила графу Типтофу выразить ее искреннее сожаление и огорчение оттого, что вчера она лишена была удовольствия отобедать в обществе мистера Титмарша. Леди Джейн в самом скором времени покидает Лондон и уже не сможет в этом сезоне принять своих друзей у себя на Уайтхолле. Но лорд Типтоф льстит себя надеждой, что мистер Титмарш соблаговолит принять скромные плоды сада и угодий ее сиятельства и, быть может, угостит ими своих друзей, чье достоинство он умеет столь красноречиво защищать».

К письму была приложена записочка следующего содержания: «Леди Бум принимает в пятницу вечером, 17 июня». И все это свалилось на меня оттого, что тетушка Хоггарти подарила мне бриллиантовую булавку!

Я не отослал назад оленину, да и с чего бы я стал ее отсылать? Гас предлагал тут же преподнести ее Браффу, нашему директору, а виноград и груши послать моей тетушке в Сомерсетшир.

– Нет, нет, – сказал я. – Мы пригласим Боба Свинни и еще с полдюжины наших джентльменов и в субботу вечером повеселимся на славу.

И субботним вечером мы и в самом деле повеселились на славу; и хотя у нас в буфете не нашлось вина, зато было вдоволь эля, а после и пунша из джина. И Гас сидел в самом конце стола, а я во главе; и мы распевали песни и шуточные и чувствительные – и провозглашали тосты; и я говорил речь, но воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, потому что, сказать по совести, наутро я совершенно позабыл все, что происходило накануне вечером после известного часа.

В понедельник я пришел в контору с опозданием на полчаса. Ежели говорить всю правду, я нарочно дал Хоскинсу меня опередить и рассказать нашей братии про то, что со мной приключилось, – ведь у каждого из нас есть свои слабости, и мне очень хотелось, чтобы мои товарищи были обо мне высокого мнения.

Когда я вошел в контору, по тому, как все на меня посмотрели, особенно Абеднего, который первым делом предложил мне понюшку табаку из своей золотой табакерки, я тотчас понял, что дело сделано. А Раундхэнд, подойдя просмотреть мою конторскую книгу, с чувством потряс мне руку, объявил, что почерк у меня превосходнейший (скажу, не хвастаясь, так оно и есть), и пригласил меня отобедать у него на Мидлтон-сквер в следующее воскресенье.

– У нас, конечно, нет того шику, что у ваших друзей в Вест-Энде. Последние слова он произнес с особенным выражением. – Но мы с Амелией всегда рады принять друга и попотчевать его от души – херес, старый портвейн, скромно, зато вволю! Так как же?