Сергей Фомичёв - Все косяки мироздания

– Помоги, чё стоишь? – неожиданно наехал Чё на задумавшегося соседа, будто тот с самого начала был в деле. – Тяжёлая, блин.

***

Разрабатывать свою великую теорию Ухтомский начал с обычных жизненных наблюдений.

Каждую зиму на скованных льдом реках рубятся проруби. Чаще не рубятся, собственно говоря, а пилятся бензопилами, но это не имеет значения. Затем проруби освящаются иерархами церкви и нарекаются Иорданями. Наступает Крещенье. Странный для северных широт праздник, приходящийся, случайно или нет, кто разберёт, на самые лютые морозы. Они так и называются – крещенскими. Несмотря на это обстоятельство тысячи паломников стекаются к купелям и погружаются в них с головой, смывая с себя накопившиеся за год грехи.

И вот ведь что интересно: до Ухтомского никто даже не задумывался, куда всё это смытое дерьмо потом девается? А стоило бы задуматься. Дерьмо ведь не может пропасть просто так, бесследно. Законы природы не позволяют. И ладно бы дело касалось одного какого-то культа. Планета перетерпела бы. Но подобное происходит повсеместно и тянется с седой древности. Миллионы людей очищают себя в Ганге на всём его протяжении – от чистых ручейков в Гималаях, оккупированных монастырями, до перенаселённой и грязной дельты. А во что за две тысячи лет превратился Иордан? А ведь до того были другие реки и другие источники загрязнения.

Было бы ещё полбеды, если бы смытое с людей дерьмо просто сплавлялось по рекам, собиралось в глубоководных впадинах и, в конце концов, превращалось бы там, например, в нефть. Нефть потом извлекали бы с помощью морских буровых платформ, и дерьмо, таким образом, возвращалось бы в оборот. Осветительные приборы, двигатели внутреннего сгорания, нефтехимия, войны. Обладая определённым типом фантазии, можно было бы даже предположить, что дерьмо поглощает какой-нибудь Ктулху, или гигантский кракен, или иной мифический персонаж, живущий в океанских глубинах. И вот он собирает человеческое зло и копит его, чтобы выплеснуть в мир в часы эсхатологического финала.

Но Ухтомский в кракенов не верил, предпочитая чисто научный подход. Он интуитивно чувствовал, что все придуманные гуманитариями спекуляции, вроде закона Мёрфи, о том, что всякое дерьмо обязательно случится; или закона Старджона, гласящего, что девяносто процентов чего угодно является в сущности дерьмом, были лишь частными, притом умозрительными следствиями какой-то общей теории, каковую ещё предстояло осознать и сформулировать. И гуманитарии здесь оказывались бессильны. А только физика, в тесном взаимодействии с космологией и кучей иных дисциплин, могла объяснить подобный сложный феномен. Ведь было бы большим упрощением сводить проблему дерьма лишь к физиологии и органической химии. Эта версия плавает на поверхности, так сказать, и ей занимаются МЧС и экологи. Дерьмо же подлинное, не органическое, случалось и случается повсеместно и имеет всепроникающий универсальный характер.

***

Делая частые остановки на передышку и смену рук, они потихоньку пересекли двор.

То, что называют дворами в городах с массовой застройкой, мало чем походит на колодцы старых купеческих городов. Разве только названием. Обширное пространство между многоэтажными домами не выглядит изолированным мирком и ни в коей мере не является таковым. Здесь не складываются полноценные соседские общины, готовые как к бесконечной вражде, так и к спонтанной искренней взаимопомощи. Зачастую люди даже не знают друг друга. И не только в социальной среде дело, среда физическая тоже не соответствует классическому идеалу. Ведь двор, не имеющий собственной особой акустики, уже не совсем двор. Он не хранит свои звуки, а чуждые звуки города врываются в него со всех направлений и пронизывают как лучи рентгена. Ладно бы только звуки. Вместе со звуками сюда ежедневно вторгаются сотни чужих людей и машин. Звуки по крайней мере не оставляют следов, а вот люди с машинами так не умеют. Колеи и тропинки как шрамы перечёркивают современный двор во всех направлениях.

Одной из таких транзитных тропинок, что пересекала двор по диагонали, они добрались до гаражного кооператива. Полсотни типовых гаражей из силикатного кирпича стояли ровно, образуя собой несколько коротких рядов, ещё два десятка боксов были построены позже из подручных материалов и, как правило, нелегально. Они были кривыми и разномастными, придавая кооперативу вид азиатских или латиноамериканских трущоб. Кто-то использовал шлакобетонные блоки, кто-то кирпичи от разобранной деревенской печи, кто-то просто ставил металлический бокс. На крыше одного из гаражей стояла голубятня. Пустая и разорённая как дворец Юсуповых после обыска революционных матросов.

Место это давно уже превратилось в некое подобие чёрного рынка. В отдельных боксах ещё ржавели автомобили, но большинство кирпичных и железных коробок занимали импровизированные лавочки легальных и нелегальных торговцев. Впрочем, грань между первыми и вторыми давно уже стёрлась, как и та мелочь, что крутится здесь в качестве средства обмена.

Подходы к гаражам были завалены всевозможным хламом. На грудах строительного мусора, словно стайки островных птиц на скалах, расположились бомжи. Не просто так, но с расчётом: если вдруг нагрянет патруль, они, как и птицы, увидят его загодя, взметнутся с мест и разлетятся по ближайшим дворам, а если появится клиент, предлагающий халтуру, мигом слетятся на него точно на китовую тушу.

Настоящие птицы – чайки, голуби и вороны – облюбовали помойку, когда-то обнесённую кирпичным забором, но давно уже переросшую все границы. Контейнеры последний раз менялись во времена оны, отчего они давно скрылись под горами отходов. Мусорный поток, как ни странно, не иссякал, хотя население окружающих домов сильно поубавилось за последние годы. Чёрные мешки приносились и складывались к подножью смердящей кучи, точно подношения злому божеству возле капища, а потом пластиковые тушки вспарывались клювами и когтями, ножами и пальцами мусорных демонов, внутренности разбрасывались вокруг кишками туалетной бумаги, склизкими потрохами упаковки, картофельных очисток и прочей органической гадости.

Птицы и бомжи настороженно смотрели друг на друга. Они конкурировали за экологическую нишу. Волокущую батарею троицу и те и другие восприняли с недоверием, словно она могла вмешаться в расклад, нарушить сложившееся равновесие. Их подозрения не лишены были оснований – Маугли недвусмысленно косился на аппетитных раскормленных голубей, а рукав его рубашки топорщился из-за спрятанной там дубинки.

Металлолом принимался у населения в одном из крайних боксов, но, поскольку всё железо туда не вмещалось, хозяева самовольно оттяпали и огородили рабицей небольшой кусок общественных территорий.