Наталия Филимошкина - Сумерки царей

Я умирал.

Умирал медленно и мучительно.

Жутко и противно.

В покоях, где я вырос и провел большую часть жизни, я думал о том, что если смогу выжить…

Если выживу.

Неужели и боги должны выживать?

Выживать, жевать… Жевать, чтобы выживать.

Чепуха какая-то!

Я тяжело переворачиваюсь на правый бок. Грудь сдавливает, ноги сводит судорогой. Я был ранен пять раз, и никогда не относился к этому серьезно. Я просто не боялся смерти.

Но теперь она рядом. Близко.

Но я то знаю, что не умру! Боги не умирают. Они бессмертны!

А я – бог.

Тогда почему мне сейчас страшно?

– Мне… страшно…

И я по слогам произношу эти слова. Вслух. Чтобы быть услышанным собою. И выпустить страх в мир.

И в этом я могу признаться только себе.

Люди, с которыми я мог об этом поговорить, увы, давно в Стране Запада. Одних я отравил, других убил. Жаль. А ведь именно сейчас они мне и нужны.

М-м-м… Опять этот приступ боли.

Где же взять силы, чтобы превозмочь боль? Неужели боль, физическая боль может быть сильнее меня?

Неужели такое возможно?

Почему Ра не помогает мне?

Где же чудесное исцеление? Где могущество, которым так славятся боги? Или мир признает и считается только со здоровыми и сильными? Но ведь я бог этого мира! Тогда почему мир отказывается от меня? Неужели он может быть сильней меня?

Глупые, глупые мысли. Они раздражают меня. Они делают меня злым.

А наставник всегда говорил, злоба – обратная сторона слабости.

Неужели я стал слаб?

Уберите. Кто-нибудь, уберите от меня эти мысли! Уничтожьте их!

Не слышат. Никто меня не слышит! Где же все? Ах, да, ведь я просто не могу кричать. Просто не могу… Грудь… Что-то сдавливает грудь…

Сейчас… Сейчас, я кого-нибудь позову.

Я… я смогу…

– Пафнутий.

Но ведь это не крик, это шепот. Неужели этот тихий и слабый голос мой?

Неужели голос бога может быть так похож на писк?

А-а-а! Какая боль…

Где же Пафнутий? А – а-а, вот и он. Наконец-то…

Мой верный слуга, мой любимец.

Он нежно смотрит на меня.

Ни одна женщина не умела вот так смотреть. Может, поэтому я ни одну и не любил?

А Пафнутия люблю.

Его холодные пальцы осторожно прикасаются к моему горячему челу. О-о-о, какое это облегчение. Он все понимает, все знает.

Он сейчас поможет мне.

Слуга спасает бога.

Как часто судьба любит насмехаться, а может подшучивать? Ведь в чувстве юмора судьбе не откажешь.

Но я прощаю ей это.

Потому что у меня хорошая судьба.

Стоило моей матери оступиться – и она никогда не стала бы женой бога, сына солнца Амона-Ра, а я – сыном фараона.

Пафнутий осторожно перевязывает мою рану. Его лицо серьезное и усталое. Он знает, чтобы я смог встать на ноги, должно пройти много времени и затрачено много усилий.

А есть ли оно у меня?

Время…

Когда-то его было так много, что я не задумываясь тратил дни и годы.

Думал, что буду… Впрочем, какая разница, что я думал тогда.

Я тяжело вздыхаю и прикрываю глаза. Я отдаю свое тело боли. Я в муке и беде. Приступ боли усиливается, и в какой-то момент я начинаю кричать.

Лежа на циновках, братья заворожено рассматривали белоснежные облака. В пронзительно голубой синеве они образовывали странные причудливые фигуры, то необыкновенных животных, то людей, а то и просто неизвестные острова с вычурными дворцами. Вселенский покой царил на земле. Все было как всегда, как обычно. Между богами и людьми полная гармония: цари правили подданными, а высшие силы управляли царями. Иного и желать невозможно. Немногочисленная каста избранных с голубой кровью посвященная в таинства и сказания богов взращивала себе подобных с усердием, а порою жестокостью. Сын царя не имел права быть человеком, а человеческий сын не мог желать стать царем. Так было испокон веков, утверждали жрецы. Но иногда появлялся некто, кто стремился разрушить древний миропорядок. Порою это получалось. И тогда разрушитель платил кровью и одиночеством. Но могли ли детские сердца беспокоить столь сложные вопросы? Сыновья фараона наслаждались вселенской умиротворенностью, почестями и обожанием придворных. Старшему принцу доставалось больше любви и удачи на охоте и в состязаниях. Жрецы утверждали, только он должен стать приемником фараона. Благословение богов подаренное мальчику небесами обязательно прольется благодатным дождем над Красной и Черной землей.

– Я не хочу быть царем, – неожиданно прошептал Аменемхет.

– Не хочешь? – младший брат приподнялся на локте. – Это глупо, – пришлось добавить ему. – Но сердце сладко замерло.

– Тогда я буду редко видеть облака и небо. А я хочу познать мир, другие земли, страны, народы понимаешь?

– Угу.

– А ты хочешь быть царем?

Младший утвердительно кивнул.

– И чем же тебя притягивает напиток власти?

– Просто хочу и все, – но на самом деле все было не просто. Рамзес видел в этом единственную возможность доказать отцу, что он чего-то стоит. Что он не слабый и не глупый, он многое может. И небеса готовы делиться с ним любовью и удачей не меньше, чем с братом.

– Странно…

– Ничего странного! – вызывающе произнес Рамзес. Он вспыхнул словно фитиль. Почему над глупостями брата никто не смеется, а его самое обыкновенное желание – и уже странное! – Мой отец царь!

Аменемхет усмехнулся.

– Бедный братец, ты никогда не станешь царем, согласно традициям ты далеко от трона.

Рамзес горько поджал губы. Конечно, он знал об этом, но желание было сильнее. Пребывая в детской наивности, он верил, что сможет убедить брата отказаться от власти. Пододвинув циновку ближе к Аменемхету, он небрежно произнес:

– Но ты же не хочешь…

Аменемхет притворно вздохнул.

– Это я сейчас не хочу, а потом захочу. Пойдем лучше купаться.

Рамзес украдкой бросил взгляд на брата, в нем смешалось все – отчаяние, разбитая мечта, зависть. Старая служанка часто рассказывала на ночь сказки. И в них все было просто. Герой всегда чем-то жертвовал во имя дружбы или родственных уз. В их семье это было не принято. Все подчинялись воле фараона, даже если она была глупа или самодурна.

Оставив циновки на траве, братья пошли к Нилу. Вода была прохладной, но Аменемхет не смутился, он смело вошел в реку. Его личной храбростью восхищался фараон. Наследному принцу пророчили судьбу великого и отважного воина.

– Рамзес, ну что ты стоишь, – крикнул он брату, в нерешительности переминавшемуся с ноги на ногу.

Тот махнул рукой.

– Я не буду сегодня плавать.