Николай Шмагин - Времена детства, или Дом под горой

– Дети, пора домой, – немного придя в себя, сказала мама.

– Ещё рано, – возразил соседский мальчишка, глянув в окно, но вот гости выпровожены. Отец покачивал головой и улыбался, глядя на сына-сорванца, мать же, показывая сыну грязный пол, испорченную скатерть, разбросанные пироги, терпеливо разъясняла:

– Наделал дел, нечего сказать. А ведь мы считали тебя уже взрослым.

– Я же хотел как лучше, чтобы в доме был праздник, – неуверенно оправдывался сын, начиная осознавать содеянное. После его начало тошнить…

Ночью Ванька проснулся от тревожных голосов родителей. Они стояли у окна. Вся комната была озарена красным трепещущим светом, где-то трещало и гудело. Ванька вскочил с кровати и подбежал к окну.

– Пожар, пилорама горит, – папа приподнял сына на руках, и он глянул в окно: зарево охватило всю улицу. Стёкла окна были словно из красного стекла. Ночное чёрное небо, а на улице словно днём – незабываемое зрелище. Ванька ещё не понимал, что пожар – это ущерб и горе, и пребывал в восторге, что пожар, что он не спит ночью, а стоит с родителями у окна, и жадно наблюдал за происходящим:

Пожарные машины стояли у пилорамы, возле них бегали фигурки пожарных в касках со шлангами в руках. И вдруг сильные струи воды обрушились на охваченное пламенем строение. Началась борьба воды с огнём…

– Ну ладно, давайте спать. Хорошо ещё, пилорама эта далеко, искры не долетают, – папа с мамой улеглись, а Ванька лежал с открытыми глазами и вспоминал происшедшее, глядя на потолок: по нему ещё метались красные тени от пожара. Он слышал, как шептались родители:

«Пора Ванечку в Алатырь отправлять, к деду с бабушкой, пока он под машину не попал, или ещё чего не натворил», – мама.

«Ты права, в детсаду мест нет, а там ему будет лучше», – папа.

Ванька горько вздохнул и затих, всхлипывая во сне…

… – Я больше не буду перед машинами бегать, я буду слушаться, честное слово, – захныкал он, ворочаясь на кровати, – не надо меня отправлять.

Виновато шмыгая носом, Ванька собрался, было, заплакать, и открыл глаза, изумлённо озираясь: в промёрзшее окно брезжил тусклый рассвет, на дощатой перегородке, отделяющей спаленку от комнаты, висел его матросский костюм с мерцающими в полусумраке якорями.

Вошла маленькая старушка с валенками в руках, на её добром лице засветилась множеством морщинок ласковая улыбка.

– Замёрз небось, давай-ка одеваться, милок, печь затопим, оладушков напеку, – пыталась она растормошить внука, помогая одеться.

В свитере и валенках Ванька уныло жевал за столом, поглядывая на весело гудевший огонь в печи, на бабушку, пекущую оладьи.

– Вот подрасту, и мама с папой меня к себе заберут, – он тоскливо вздохнул и поёжился. Не дождавшись ответа, спросил громче:

– Дед где, бабушка?

– Придёт, куды он денется, – уклончиво ответила бабушка, вызвав этим любопытство внука.

– Ну, скажи, – заканючил, было, он, но тут звякнула щеколда в сенях, и Ванька выскочил из-за стола: – Идёт!

Дверь раскрылась, и вместо деда в кухню вошла почтальонша.

– Здрасьте вам, – приветливо улыбнувшись, она прошла к столу.

– Здрасьте Валечка, вот радость нежданная, – засуетилась бабушка.

– Холодище, жуть! А ночью до 50 градусов мороз, по радио передали, – сообщила почтальонша, отогревая у печки руки и глядя, как бабушка быстро накидала оладьев в блюдце, поставила на стол.

– Накось горяченьких, отведай. А я гадаю, сегодня придёшь али завтра, – бабушку волнует более насущная проблема.

– Спасибо, тётя Дусь, – не отказалась весёлая почтальонша, доставая из сумки ведомость. – У нас с этим строго. А где же хозяин?

– Хосподи, запропастился старый, – занервничала бабушка и в это время снова звякнула щеколда, а на пороге появилась высокая фигура деда в тулупе и с мешком в руках.

Свалив шевелящийся мешок на пол, дед развязал его и, хитро улыбаясь заиндевевшими усами, легонько вытряхнул маленького поросёнка.

– Хорошенький какой! – удивилась почтальонша, а Ванька в диком восторге бросился к нему, но поросёнок испуганно хрюкнул и забился в угол.

– Не трог его, пусть обвыкнет, – остановила бабушка собравшегося в угол внука. – Дорого чай, уплатил, – осведомилась озабоченно.

– Не дороже денег, – громко сморкаясь и кашляя, дед разделся и, одёргивая по привычке рубаху, словно гимнастерку, подошёл к столу.

– Распишитесь, дядя Ваня, тут вот, – ткнула почтальонша пальцем. Дед с трудом вывел в ведомости корявую неразборчивую подпись и, выпрямившись, лукаво усмехнулся:

– Что ж ты, мать, человека ждать заставляешь? Взяла бы да поставила подпись с росчерком.

– Будет смеяться-то, – оживилась бабушка, почтительно наблюдавшая за ним, – разве что крестик. Не привелось грамоте-то обучиться, – пожаловалась она почтальонше, смущённо вздыхая и принимая деньги.

– Насчёт прибавки не слыхать? – поинтересовался дед, сворачивая из газеты козью ножку. – На эти гроши разве проживёшь.

– Обещают, дядя Вань, – сочувственно вздохнула почтальонша.

– На это они горазды, тудыттвою растуды, – пробасил дед, раскуривая самокрутку и усаживаясь на скамеечку у печной отдушины.

– Будет тебе, – махнула на него рукой бабушка, провожая почтальоншу до двери, в то время как Ванька торопливо одевался…

Снег укутал всю землю, даже на деревьях в саду лежат лохматые белые шапки. Вот под его тяжестью дрогнула ветка, и посыпался на сахарную целину белый дождь.

Выскочив на улицу, Ванька посмотрел в окна на втором этаже.

– Витька, выходи! – ему не стоялось на месте, такие новости.

– Чево раскричался? – выглянула из сеней бабушка, – али опять запамятовал? Неделя уж прошла, как уехали, в Москве теперь живут, – она сердобольно глядела, как радость померкла на Ванькином лице.

– Может, им не понравится там, – пробормотал он, – и они вернутся…

– Не тужи, скоро Борьку кормить будем, чай новые друзья появятся, эка невидаль, – бабушке хотелось отвлечь внука от неприятных мыслей. – На лыжах, поди покатайся, красота какая вокруг, прям диво дивное.

Но Ваньке уже ничего не хотелось: безразличным взглядом окинув снежные окрестности, он увидел мальчишек, сооружающих перед горой большущий скачок.

– Эй, Ванёк, иди сюда, первым будешь! – призывно замахал руками коренастый парнишка в потрёпанной кацавейке и облезлом малахае.

Ванька побрёл было к ним, но, глянув на окна без занавесок, загрустил окончательно и замер около запорошенной снегом яблони.

– Слабо с Грацилевой махануть? А, Ванёк? – не отставал парнишка.

– Дружок его, Витька, в Москву укатил, – пробасил долговязый на длинных лыжах, прокладывая перед скачком лыжню, – скучает.

Ванька молча повернулся и ушёл, сопровождаемый насмешками.