Федор Новак - Жизнь в Царицыне и сабельный удар

В ночлежке Пуляевых можно было каждый вечер встретить заезжего бог знает откуда человека, узнать от него о том о сем, расспросить. Иногда тут читали вслух газеты, спорили о порядках на Руси, спорили и о непорядках, что было на руку Петру Пуляеву, тайному агенту полиции. Он старательно разжигал спор, подзадоривал разговорившихся о том, как человеку надо жить. Петр выяснял, кто же из ночевщиков недоволен порядками царя. К вечеру небо затянуло тучами, каждому потребовалась крыша. В ночлежку повалил приезжий в Царицын народ. Появился в дверях хозяин ночлежки Петр. Муж Машеньки. Нелюбимый и грубый муж.

– Ну, разлюбезные! – начал он, покручивая рыжие усы, – платить надо с каждого по две копеечки… – и приступил к делу, расстегнув тугой воротник сатиновой рубашки.

Справа, сразу же за дверью, лежал на полу, прислонясь нестриженой головой к ножке нар, смуглый парень. Он только было разговорился.

– Узнал я, – рассказывал он звенящим, еще не окрепшим в спорах голосом, – узнал, что в Царицыне уйма рыбных лабазов, сто пристанских складов, три кондитерские фабрики…

– Подожди-ка, парень, – перебил его рассказ мужик с повязкой на лбу, – ты это так расписываешь, как будто узнал, что тебе от бабушки нежданно-негаданно всё это наследством привалило…

– Ну вот, – продолжал парень, – привалило! В тот час сел я на пароход…

– В каюту первого класса! – рассмеялся кто-то.

– Сел, значит. Спрятался в куче старых канатов, и прощай, Саратов-вороватов! – парень улыбнулся, оглядывая всех. – Н-да, саратовцы, провожая меня, говорили, если, мол, погулять захочешь, то в Царицыне есть где. Что ни угол – пивная аль трактир с бильярдом. В купцы, мол, если выскочишь, спеши в сад «Конкордия», там певицы голыми ножками тра-ля-ля выплясывают. Езжай, мол, парень! И вот он я, тут как тут! – парень при этих словах привстал, отдал Петру две копейки за ночлег.

– На побаски-сказки ты гож! Тебя бы в управители Россией! – усмехнулся Пётр.

– С такой-то Россией, какая она есть нынче, и дурак управляется! – ответил парень и почему-то глянул на Андрея, будто ждал одобрения. Борис многозначительно тронул Андрея за рукав: «Не вмешивайся, мол, в разговор». Андрей схватился за локоть Бориса, сдавил со всей силой.

Вдалеке, где-то за бугристыми голыми, обожженными солнцем холмами всё ярче и ярче вспыхивала молния. Глухо накатывались из донской степи, всё приближаясь к Волге, раскаты грома. Но вот вспышки молнии, учащаясь, осветили черные тучи. Они, казалось, были неподвижными, тяжелыми. Под светом молнии они клубились, переворачивались, втискиваясь туча в тучу, становясь сплошной чернотой и стремительно летя на восток, опускаясь всё ниже и ниже над городом, сваливаясь на него из-за холмов.

Гром слышался всё более грозным. Вот уж и над самим городом пронеслось с десяток молний: там, тут, поодаль. В ночлежке стало видно, как днём.

– Свят, свят, свят. Сохрани и помилуй, Господи, грешных, – шептала Катя.

Иван толкнул её легонько локтем в бок:

– Помолчала бы… Ведь, глядя на тебя, опять ночевщики разведут турусы на колесах. У них разговоров на сто лет, а всё по-пустому…

В минутной тишине вдруг снова со страшной силой грохнул, сотрясая землю, гром. Ну, вот прямо над крышей. И еще сверкнула молния. Ещё гром, гром безостановочный, накатистый. С треском разорвалось на клочки всё небо. И стихло. Зашуршал ливень.

Пётр сидел, склоняясь над кухонным столом, и писал донос, изредка посматривая на струи дождя, набрасываемые ветром на стекло окошка, на струи, обильно стекающие по стеклу. Днём всегда из этого маленького окошка наблюдали за ночлежкой, пользуясь еще и театральным биноклем в перламутровой оправе.

– Ну как? – спросил Семен, появляясь на пороге, шмыгая по полу кухни чувяками, – есть толк? Сазаны есть? Или одна плотва? Эх, хоть раз споймать бы, – вздохнул, – белугу бы! Сбежавшего из Петербурга, скажем, белоручку из энтих самых, как Софья Перовская! Вот бы и в гору вымахнули бы тогда мы, Пуляевы.

Пётр закончил писать. Вынул из кармана револьвер, даренный за долголетнюю службу в полиции, проверил, нормально ли заряжен, и снял со спинки стула свой пиджак, намереваясь отправиться к приставу, не ответив отцу на его вопрос о том, а сколько бы полиция заплатила за «белугу».

Пётр мечтал, как бы поскорее сгрести в охапку отцовские деньги. Тогда он начнет свою новую жизнь. Какую?

Сунув написанное за голенище, Пётр ещё раз глянул в окно, прикрутил фитиль лампы. Накинул на плечи пиджак.

– Запрись! – сказал отцу и вышел на крыльцо.

Ветер свирепствовал, замахивая струи дождя в открытую дверь сеней. Но вот отец щёлкнул задвижкой. Пётр надел пиджак, застегнул все пуговицы, шагнул навстречу ветру и дождю. Пригнув голову, он побежал вдоль улицы.

Мария, заметив, что у Семёна на кухне потушены лампы, крадучись вышла на крыльцо. Оглядела двор.

– Господи, помоги мне, – шептала она, перебегая под дождём через двор к дверям ночлежки. Там она во тьме тронула кого-то наощупь и спросила:

– Не Борис ли, а?

Тот, кого она тронула за плечо, пробормотал что-то, не просыпаясь.

– Что надо? – отозвался Борис, угадывая голос Марии.

– Выйди ради Христа…

Борис еще не спал, ко всему прислушивался, приглядывался, даже во тьме женскую фигуру, возникшую в дверях, он сразу же увидел. А голос Марии припомнился тоже сразу. Он вышел за порог ночлежки. Мария, увлекая Бориса под навес сарая, шептала:

– Чего расскажу-то… Не осуди меня, Борь!

– Узнала-то как, что я тут?

– Может, кто другой, когда ты шёл по двору, и не узнал бы тебя, а я с детства, ведь, Борь, глядела в твои глаза. Ведь я бывало…

– Чего нам, Маша, теперь-то старое вспоминать… – не без волнения проговорил Борис, желая скорее закончить свидание с чужемужней.

– Тут и старое, и нонешнее, – шептала Мария, схватив Бориса за рукав, заметив, что он уйти хочет, – послушай, Борь!

И рассказала, как ей пришлось стать женой вдовца.

– Это всё старое, а вот новое: Пётр побег в полицию, пускай уходят из ночлежки беспаспортные, беглые там с каторги аль ещё какие, до кого у полиции интерес. С рассветом жди сюда полицию… А ты давно ли в Царицыне? Чего бы тебе не прислать за мной Димитревну? Может, мы её увезем на Кубань аль в Задонье? Деньги у Петра я знаю, где лежат. И у свёкора все тыщи прихвачу с собой, а?

– Вон оно что! За предупреждение, Маша, спасибо. Чужие деньги мне не нужны. Иди в дом. Дрожишь вся! – и, зная, что обманывает Марию, пообещал позвать её при удобном случае. – Но ты ни гу-гу на улице, что я беглый солдат. Тебе я не страшась говорю. Небось старое мое добро помнишь. А если полиция меня схватит, в кандалах погонят аж в Сибирь. Иди!

Мария вышла из-под навеса сарая не спеша, без охоты вернуться в дом. Тяжело как-то шла через двор, до крыльца. В сенях она остановилась, прижала руки к груди, поглядывая через открытую настежь дверь, как льёт дождь, слушая, как он хлещет по стеклу окошка и ручейками журчит через весь покатый к воротам двор.