Светлана Бестужева-Лада - История России в лицах. Книга первая

А государево чадо тем временем окрестили Иваном, в честь же его рождения счастливый отец повелел возвести в селе Коломенском под Москвою каменную церковь, да такую, какой нигде и никогда не бывало. И денег мастерам отсыпал – изрядно. Дива не было, что через полгода взметнулись над излучиной Москва-реки белокаменные стены, увенчанные огромным шатром. А позлащенные купола сияли так, что были видны за двадцать верст – от самой первопрестольной. Подобного храма Русь еще не видела – един он был, храм Вознесения, возведенный в честь будущего государя Ивана Васильевича, Ивана Четвертого, Ивана Грозного…

Вот только на освящение храма великий князь приехать не смог: скрутила в одночасье лихоманка. Вместо него поехала… великая княгиня Елена Васильевна в сопровождении боярина Ивана Овчины-Телепнева – Оболенского. Была, конечно, при ней многочисленная свита, да злые языки трепали только одно имя – княгининого полюбовника. Нужды нет, что его сам государь к супруге в телохранители определил: всем известно, что отказать княгине Елене державный супруг ни в чем не может. Кто знает, может, и царевич-то Иван вовсе не Васильевич, а… Иванович. И не царевич вовсе, а выблядок…

Шептались об этом с опаской: государь по-прежнему был крут нравом и за такие речи мог любого живота лишить. Тем более что через год с небольшим после рождения Ивана великая княгиня родила второго сына – Юрия. Увы, младший царевич не обладал богатырским здоровьем и вообще, как выяснилось чуть позже, был глухонемым и не вполне нормальным – «несмыслев и прост». Никого он особенно не интересовал, посему довольно благополучно прожил довольно долгую по меркам тех времен жизнь, причем в четырнадцать лет его женили на боярышне из влиятельного рода Палецких, дали в удел город Углич, а со временем чинно погребли в Архангельском соборе в Москве.

Великий князь Василий Иванович особо не скорбел, что младший сын у него убогонький: сам же молился перед иконами, клялся, что любое испытание достойно примет. Вот Бог и послал ему испытание. Зато старший сынок рос на радость родителям здоровым да смышленым, а любимой его игрушкой было подаренное отцом золотое яблоко – миниатюрный символ державы, которое он с превеликой охотой запускал то в зазевавшуюся курицу во дворе, то в недостаточно низко склоненный боярский лоб в тереме. Резвилось дитя…

Однако детство его было безоблачным лишь первые три года: в 1533 г. отец царевича занемог.

Началось все, как обычно бывает, с пустяка: поехал государь на охоту, слегка простыл и на левом бедре вскочила у него багровая болячка с булавочную головку. По ходу путешествия царь еще бывал на пирах у местной знати, но выпивалось уже без удовольствия и до бани доходилось «с нуждой». Охота не ладилась, зверь непонятным обычаем ускользал. Сначала царь еще выдерживал пару верст в седле, потом и за столом сидел на подушках, а там и слег вовсе.

Приехал тесть – Михаил Глинский – с двумя иностранными врачами. Стали они прикладывать к болячке верное средство – пшеничную муку с пресным медом и печеным луком. Болячка стала «рдеть и загниваться», лекари уже только руками разводили.

С охоты Василия Ивановича везли уже в крытых санях. По дороге нарыв прорвало, из боку выскочил гнойный стержень чуть ли не в аршин длиною и вытекло больше таза гноя. Опухоль спала и появилась надежда на полное выздоровление и благополучное возвращение в Москву. По дороге в храмах великий князь слушал службы, лежа на паперти – стоять не мог.

В Москву въехали тайно, да не в саму столицу, а в подмосковное село Воробьево, где был летний дворец. Какое-то время ушло на то, чтобы соорудить особый мост через Москву-реку у Новодевичьего монастыря. Строили очень быстро, поэтому при въезде великокняжеского возка мост обломился. Стража еле успела подхватить возок на руки и обрубить упряжь. Въехали в Москву на пароме, а в Кремле Василий Иванович призвал к себе ближних бояр и объявил им свою последнюю волю:

«Князю Михайле Глинскому, за сына моего Ивана и за жену мою, и за сына моего князя Юрья кровь свою пролить и тело свое на раздробление дать, коли нужда будет… Князю Ивану Овчине-Телепневу-Оболенскому помогать князю Глинскому, да вдовой великой княгине держать государство под сыном до его возмужания».

Последние часы Василия прошли в усилиях спасти душу: его успели постричь в монахи под именем Варлаама. Скончался он в ночь со среды на четверг 3 декабря 1533 года. Елену Васильевну, обессилевшую и полумертвую от слез, унесли в ее покои, откуда она не выходила до похорон.

После отпевания и похорон государя, после сороковин короновали на царство малолетнего Ивана, которому принесли присягу все, даже родные дядья, которые вроде бы навсегда отказались от мечты о власти. Но Елена Васильевна подозревала, что все это – только слова, и что на деле и ее жизнь, и жизни ее детей висят на тонюсеньком волоске: боярская Дума признавала только власть Великого князя, да не всякого, а показавшего себя крутым и бескомпромиссным владыкой. Какой владыка из Ванюшки, когда он еще за материнский подол держится?

И на дядюшку своего Елена особенно не уповала: знала, что на жизнь внучатого племянника он, конечно, не посягнет, а вот власть отобрать очень даже сможет. Вдовую племянницу – в монастырь, малолетнего государя – под свою неусыпную опеку. А молодой вдове еще только-только двадцать пять лет исполнилось, ей жить хотелось, любить, править. И то сказать: для того ли черной магией грешила, порчу на супруга наводила, душу свою губила, чтобы до конца дней черным клобуком укрыться? Она – не Соломония, терпеть не будет.

Да, ворожила Елена Васильевна, знахарок да колдунов приваживала, лепила фигурки из воска, нарекала их кощунственно человеческим именем и… Да что расписывать, как порчу наводить, про то на Руси испокон веку любая баба знала и каждая третья – умела.

А вот привораживать к себе колдовскими средствами надобности не было: всякий, кто хоть раз видел ангельски-прекрасный лик великой княгини, попадал под его власть, никогда не мог забыть. А иным и нужды не было забывать: года не прошло со смерти Василия Ивановича, как князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский чуть ли не открыто стал вхож в опочивальню великой княгини…

Сама она большого греха в том не видела: вдова – не мужняя жена и не девка, себя блюсти строго не обязана. Да только в народе поговаривали, что «литвинка» ворожбою извела государя, теперь вот присушила к себе первого красавца на Руси и вообще – не от него ли и чада ее? Вон как государь малолетний, Иван свет Васильевич на боярина Овичну-Телепнева-Оболенского похож: одна стать, одна походка и в профиль ястреба напоминает… Тому ли государю присягали? И не возжелает ли молодая вдова с полюбовником обвенчаться? Тогда на престо уж точно воссядет не Рюрикович (пусть и сомнительный). Того ни Шуйские, ни Воротынские, ни, разумеется, Глинские допустить не могли.