Элина Сабитова - Екатерина I: от прачки до самодержицы

Позавтракав мы куда-то отправились. У выхода из дворца нас поджидали два запряжённых коня. Государь немедля взобрался на своего рыжего любимца, я последовал за ним, мой конь был чёрный, но такой же красавец. Мы лихо поскакали в неизвестном направлении.

Через полчаса оказались на набережной напротив величественной галеры. Три огромных паруса раздувал ветер, самой высокой точкой корабля был российский флаг. Я не мог не восхититься столь великолепным сооружением.

Особенно эффектно галера выглядела на фоне восхода солнца за горизонтом.

– Ну что, нравится? – весело поинтересовался государь. – По глазам вижу, что нравится. Заблестели.

– Нравится, очень нравится, – восторгался я.

– Ну, давай, проходи, сейчас поплывем, – сказал царь и поднялся на палубу.

– Это наша галера? Не уж – то сами построили?

– Наша, родненькая. Скоро таких ещё несколько штук построим. Эта первая.

– Ого, Пётр Алексеич. Возрождаешь Россию. Правильно. Пора поднимать. Скоро будем не хуже Европы.

– Дай Бог, Данилыч, дай Бог. Флот я уже начал создавать. Но это ещё не всё. Местечко я тут хорошее приглядел. В общем, начинаем строительство города. Будет у нас новая столица.

– Столица? Чем тебя Москва не устраивает?

– Понимаешь, глядя на Москву иностранцы никогда не увидят Европу. Слишком она… какая-то… не знаю… славянская что ли. Вот поэтому мне и пришла идея построить новый город. Такому не будет равных больше нигде, вот увидишь. Будет он стоять на реке, прямо как Голландия. Помнишь, как мы передвигались на гондолах по ее каналам?

– Такое не забудешь. Эх, дивное было время. А город-то когда покажешь?

– В скором времени. Там уже работы идут. Вот крепость заложим и станем туда часто ездить, пока совсем не переедем. А пока там болото одно.

– Пётр Алексеич, ты меня, конечно, извини, но нельзя же вот так просто строить город на болотистой местности, – я был в смятении.

В последнее время всё чаще не понимаю своего друга.

– Меншиков, я то думал, ты меня поддержишь. Мы с тобой когда-нибудь совершали хоть что-то разумное? Нет. А мы с тобой хоть раз ошибались? Снова нет. И в этот раз всё будет хорошо. И не спорь со мной больше. Либо радуйся вместе со мной, либо помалкивай.

– Сам знаешь, государь. Не смею тебе перечить. Как всегда помогу, чем смогу. В общем – то идея неплохая, только вот времени много потребуется. И средств.

– Средства найдём – налоги повышать будем. А время… времени у нас полно.

Сегодня моя свадьба.

Не могу поверить.

Всё так быстро случилось. Я не была к этому готова.

Мы с женихом даже толком не знакомы. Да, что там толком не знакомы, мы с ним вообще не знакомы. Виделись всего три раза, да и то, потому что живём по соседству.

Вообразить только, отныне мне придётся жить в чужом доме, у абсолютно не знакомых мне людей. Хотя, полагаю, моя жизнь в другом доме не сильно изменится от той жизни, что у меня была до сих пор. Но всё же, мне не по себе.

Скорее всего, мы с мужем будем жить в каком-нибудь затхлом маленьком домике вместе с его родителями, через год-полтора у нас появится ребёнок, потом второй, потом, может быть, третий. Роды заберут мою красоту, кожа покроется морщинками, грудь обвиснет, появятся складки возле губ и всё. Так и закончу свою скучную жизнь. Ох, не так я себе представляла свою жизнь, ох не так. Но выбора нет. Худшая участь для девушки – родиться в крестьянской семье. Мой случай ещё печальнее – я крестьянская сирота. Чума, пришедшая в Мариенбург 13 13 Город на северо-востоке Латвии. , когда мне было всего несколько месяцев от роду, унесла с собой обоих родителей. У меня ничего от них не осталось. Все вещи умерших от чёрной смерти сжигали. Мой дядя должен был забрать меня в свой дом, но ему была не нужна обуза в виде младенца, и тогда он отдал меня на попечение лютеранскому пастору Эрнсу Глюку. Я живу в доме пастора столько, сколько себя помню. Стать для меня отцом пастор никогда не пытался, он не подпускал к себе близко сирот. Мы тоже не пытались с ним сблизиться.

Глюк часто поднимал на меня руку в детстве за непослушание: я была безобразным ребёнком.

В целом, как человек Глюк хорош и очень умен. Помимо родного латышского языка, он говорит ещё на русском. Это пошло на пользу и мне. Воспитываясь в доме, где смешаны два языка, я научилась говорить на обоих. Правда, писать Глюк сирот не учил. Он обучал грамоте только детей обеспеченных господ, которые имели возможность платить ему за услугу.

Жена пастора подкидышей совсем не любила. Мы пригождались ей только в качестве прислуги. Своих детей она не заставляла трудиться, а нам приходилось работать по дому сполна.

Сирот в этом доме всегда было много. Каждый год к пастору приводили очередных, оставшихся без родителей, детей. Среди них были и очень маленькие, такие, как я, когда впервые здесь оказалась, и взрослые юноши и девушки.

Я не могу считать Глюков чужими людьми, волей-неволей я к ним привыкла, прожив в их доме семнадцать лет. Здесь меня многому научили. Сомневаюсь, что мои родители смогли бы дать мне столько же, они были крайне бедны. Не могу сказать, что скучаю по ним, ведь я их даже не знала. Так странно не любить никого. Но мне не к кому испытывать подобное чувство, не знаю даже, смогу ли когда-нибудь ощутить его. Говорят, любовь окрыляет, придает жизни смысл. Я слышала это от девушек-сирот, которых уже выдали замуж. Возможно, и я смогу полюбить своего жениха.

Я виделась со своим женихом всего три раза. Его зовут Иоганн Крузе. Он швед, но уже давно перебрался в Мариенбург.

Свадебное гуляние скоро начнётся. На мне тонкое белое платье, верх из нежного хлопка, а низ из грубого льна. Оно не мое. Мне его одолжила жена пастора. Она сама в нем выходила замуж когда-то очень давно. До меня его надевали ещё две девушки, жившие с нами. Оно достаточно простое, лишь на линии груди есть тонкая атласная лента.

Меня всё не покидает ощущение, что совершаю большую ошибку, выходя замуж. Мое сердце как будто кричит мне: «Остановись, ты будешь несчастна с этим человеком!», но что я могу? Разве кого-то в доме интересует мое мнение. И дело тут даже не в том, что я не могу отказаться от брака, а в том, что, отказавшись, я не смогу без зазрения совести смотреть в глаза пастора, которому я изрядно надоела, к тому же он приложил немало сил на то, чтобы найти мне мужа. Я самая старшая из его воспитанниц. Все остальные сами легко находили себе женихов, едва им исполнялось четырнадцать, и тут же бежали под венец. Мне же пошел восемнадцатый год, а своим суженым даже представить некого. Пастор Глюк, конечно, выказывал недовольство этим обстоятельством, однако, ничего не предпринимал. Скорее всего, я так и прожила бы в его доме всю жизнь, будучи не сватанной, если бы несколько дней назад мой жених Иоганн не обратился к нему с просьбой отдать ему в жены одну из воспитанниц. Пастор, разумеется, тут же посоветовал мою кандидатуру, тем самым убив сразу трех зайцев: избавился от меня, нашел мне мужа и выполнил просьбу Иоганна.