Вера Мосова - Не шей ты мне, матушка, красный сарафан

Маруся, случайно услыхавшая этот разговор, передала его сестре. Нюра нахмурилась:

– Не нравится мне этот постоялец, больно уж у него глазки масляные. «Ах, Анна, позвольте Вашу ручку поцеловать! Ах, Анна, Вы разбили мне сердце! Ах, я умру, если Вы не улыбнётесь!», – передразнила она молодого человека.

– А вдруг он в тебя влюбился? – не унималась сестра.

– Да я уверена, что он влюбляется во всех и всегда. Ветреник он! – убедительно сказала Нюра. – Не отдаст меня тятенька за него!

– Станет он тебя спрашивать, как же! Вспомни, как Ивана женили! Уж как он свою Алёнку любил, как отца умолял, чтоб позволил на ней жениться. Нет, он Лушку ему просватал. Зачем, мол, нам голытьба всякая! Ты думаешь просто так Господь нашего Гришеньку забрал? Нет, не просто! Это кара нам Божья за погубленные души. Алёнка-то, когда себя порешила, говорят, тяжёлая была, Ванькин это ребёночек был, не иначе!

– Да что ты такое говоришь-то, Маня!? – всплеснула руками Нюра.

– А знаю, что говорю! Бабы на реке судачили, думали, я мала еще, ничего не понимаю. А я коромысло на плечо и иду, как ни в чём не бывало, будто ничего не слыхала.

– Ой, Марусечка! Неужели это правда?

– Девки, ставьте самовар! – крикнул со двора отец, прервав их разговор, – гость у ворот!

За окном и впрямь был слышен звон бубенцов, и вскоре на пороге появился мужчина средних лет с лёгкой проседью на висках. Сёстры предложили гостю раздеться, подали ему в горницу обед и отправились, было, к себе, чтоб продолжить прерванный разговор, но мужчина их остановил.

– Как вас звать-величать, красавицы? – спросил он, с интересом разглядывая девушек.

Сёстры смутившись, назвали свои имена.

– Стало быть, Анна да Мария? А кто же из вас старшей будет?

– Я, сударь, – смущённо ответила Нюра.

– А годочков тебе сколько, милая?

– Семнадцатый пошёл.

– А обучены ль вы грамоте, девицы?

– Обучены, сударь, в церковно-приходской школе учились, – ответила Маруся, которой не терпелось поскорее сбежать от назойливого постояльца.

Тут вошла Анфиса Игнатьевна узнать, не желает ли гость отведать наливочки клюквенной, и сёстры, воспользовавшись этим, шмыгнули в дверь. Они уже привыкли, что гости, намолчавшись в дороге, заводят с ними беседы, и не придали особого значения этому разговору.

Девицы уселись за рукоделие, и Нюра опять пригорюнилась. Неужели, батюшка и впрямь выдаст её замуж против воли? А как же Алексей? Вот бы он вперёд посватался! За него бы она с радостью пошла. Василко сказал, что он там скучает. Хоть бы уже вернулся поскорее. В порыве откровения Нюра поделилась с сестрой своей печалью, своей тоской по Алексею. Маруся и сама давно догадалась, да только виду не показывала. Она утешила сестру, напомнила, что завтра воскресенье. Может, он в церкви будет…

Но дни шли, а Алексей всё не появлялся. И весточки больше не слал. Братья уже не ездили к углежогам, закончили свою работу, не хотели мучить Буянку по весенней распутице. Под окном появились первые проталинки, запахло прелой травой, оживились птицы. Вот уже и Вербное воскресенье позади, и страстная неделя заканчивается, полным ходом идут приготовления к Пасхе. Только Нюру это нынче не радует. А вдруг всё случится так, как Маруся сказывает? Отдаст её отец замуж против воли, и не видать ей больше Алёшеньки никогда.

Утро Пасхи выдалось ярким, солнечным. Анфиса с Лукерьей уже хлопочут у печи. Запах пирогов пробуждает остальных домочадцев ото сна. Нюра сладко потягивается и первой слезает с полатей. За ней следом Маруся, а Василко еще прикидывается спящим. Ему совсем не хочется вставать.

Дом сияет намытыми полами и лавками. Сёстры весь Чистый четверг оттирали их с песком, скоблили ножами. Как приятно ступать босыми ногами по тёплым половикам: светлая полоска, темная, светлая, темная! На окнах слепящие белизной накрахмаленные занавески. На столе уже стоят освященные накануне яйца и куличи. Все улыбаются, христосуются, и на душе становится светло и радостно.

Днём Василко взял печеных птичек и побежал со своими дружками на Вознесенскую горку весну кликать. Вернулся радостный. Сидит за чаем и опять, как в прошлый раз, хитро посматривает на Нюру. Она смекнула, что он ей весточку принёс от Алексея, и нашла заделье 4 4 Заде́лье – предлог, повод (устар.) , чтоб уединиться с ним во дворе.

– Алёшку видел, – начал брат, – велел передать, чтоб ты на гулянье обязательно пришла, вечером на горе хороводы водить будут.

А сам посмеивается, глядя на сестру.

– Ещё он тебе одну вещицу послал, – продолжал малец, хитро сощурив глаза, – да только я отдам тебе с одним условием. Обещай, что выполнишь его.

– Как же я тебе пообещаю, коли не знаю, чего ты хочешь? – удивилась Нюра.

– А ты пообещай, потом скажу! – не унимался братец.

– Ну, ладно, обещаю, – улыбнулась сестра. – Говори, чего тебе надо.

– Возьмите меня вечером с собой, когда пойдёте с Марусей на гулянье.

– А если тебя маменька не отпустит?

– А ты попроси маменьку за меня.

– Хорошо, я попрошу, – пообещала Нюра.

Василко разжал кулак – на его ладони лежало простенькое колечко с бирюзой. Дыхание враз перехватило. Дрожащей рукой взяла она кольцо и надела на палец. Полюбовалась на него, отведя руку в сторону, а потом сняла и схоронила в укромное местечко до вечера.

К гулянью сёстры готовились загодя. Вплели в косы яркие ленты, надели новые сарафаны-косоклинки с широкими подолами. Тятенька не пожалел денег на материю, наряды выглядели богато. Так уж заведено, что по ширине подола судят о состоянии семьи, а Степан Белов был мужик зажиточный, значит, и наряды дочерей должны соответствовать. Сверху накинули отороченные беличьим мехом кацавейки, которые отец привез зимой с Ирбитской ярмарки. Хоть солнышко днем и пригревает, вечера пока стоят холодные. Василке тоже позволили пойти на гулянье, но строго под приглядом сестёр. Выйдя из дома, Нюра надела на палец заветное колечко.

Алексей встретил её широкой улыбкой, отчего девушка сразу зарделась. Он обратил внимание на свой подарок на тонком пальчике. Значит, приняла она его, не отказалась. Может, и он ей люб, как она ему. Парню не терпелось поговорить с Нюрой о своих чувствах, и он потихоньку отвел её в сторонку от песен и хороводов. Стал говорить, как скучал по ней, как она ему во снах являлась. Нюре были приятны такие речи, слова милого бальзамом лились на истосковавшееся сердце, Да ещё он взял её ладони в свои, нежно поглаживал их и заглядывал в самые глаза. Девушка испытывала что-то странное: было и боязно, и сладко одновременно. К тому же она совсем ничего о нём не знала, и попросила рассказать, откуда он тут взялся и почему она его раньше никогда не видела.

Рассказ парня оказался невесёлым. Алексей был сиротой. И жил он прежде в Тагильском заводе. Отец его имел небольшую лавку, где торговал скобяными изделиями. Матери он почти не помнил, она умерла, когда он был совсем маленьким. Был у него еще старший брат, которого отец к своему делу приобщил, а Алексея в школу отдал, чтоб он грамоту знал, а потом в горное реальное училище определил. Так и жили они втроём, но вот брат женился, и в доме появилась женщина, хозяйка. Однажды отец простыл в своей лавке, где работал целыми днями, и тяжело заболел. Долго мучился, но так и не поправился, помер. Пришлось Алексею оставить училище. Стали братья вместе отцово дело продолжать. Только жена брата всё придиралась к Алёше: и дармоед-то он, и неумеха. А однажды чего-то такого наговорила мужу, что тот разъярился да и выгнал Алексея из дому. Помыкался он тогда, бедолага, то тут поработает, то там. Ел, что Бог пошлёт, спал, где придётся. А потом отправился сюда, к тётке, материной сестре. Она женщина одинокая, вдовая, приняла сироту, помогла на работу устроиться. Муж её, покойничек, углежогом был, вот она и присоветовала ему это дело. Работа, мол, непростая, но интересная, усердия большого требует и мастерства. Да и Алексею так удобнее – живет в лесу, тётке не докучает. Одного жаль – с Нюрой редко видится. Разве ж знал он тогда, что увидев её впервой, влюбится навеки.