Вера Мосова - Не шей ты мне, матушка, красный сарафан

Нюра сидела на лавке, втянув голову в плечи и опустив глаза. Василко – рядом с ней. Маруся норовисто фыркнула и загремела посудой, готовясь подавать к ужину. Лукерья ушла к себе за занавеску и тихо всхлипывала там о своём. Ивана, как всегда, не было дома.

Вечером Анфиса вполголоса увещевала мужа:

– Ну, и чего ты разошёлся? Какая собака тебя укусила? Или забыл, как сам был молодым?

Они сидели на своей кровати за деревянной заборкой, которая отделяла их угол в избе, и тихо разговаривали.

– Вспомни, как ты меня отвоёвывал у других ухажёров, как старался отцу моему доказать, что я за тобой не пропаду, – продолжала жена.

– Так я ж тебя любил! – возразил ей Прохор.

– А твоя любовь не такая, как у других? Особенная какая-то? И Нюру любят, и, может, не меньше, чем ты меня когда-то. Чего ж гневаться-то? Дело молодое. Дочери у нас красавицы, в них грех не влюбиться.

– Страшно за них, Фисушка, – вдруг совершенно растерянно произнёс он и обнял жену. – Хочется для них лучшей доли. Мудрая ты у меня, понимающая. Не зря я за тебя бился когда-то!

– Мы с тобой тогда оба молодыми были, у нас и разницы-то всего шесть годков. А Нюру ты хочешь старику отдать.

– Да какой он старик! – возразил ей муж. – Мне сорок восемь, и я еще ого-го! А он и того моложе!

– Но у них разница в возрасте лет двадцать будет! Это немало!

– Зато будет жить наша Нюра, как у Христа за пазухой. Жених обещал беречь её, не обижать недобрым словом.

Послышались нетвердые шаги Ивана, потом шёпот Лукерьи. Слов было не разобрать, но понятно, что она ему выговаривает, плачет.

– Опять сынок в кабаке был, – со вздохом вымолвила Анфиса.

Прохор молчал. Она продолжала:

– Говорят, он на кладбище часто бывает.

– Понятное дело – сын у него там. Непросто ему сейчас, – выдавил Прохор.

– А когда ему было просто? Когда ты его силой на Лукерье жениться заставил? Или когда Алёнку хоронили? А ведь он её любил. Да и теперь, наверно, любит. Мертвых-то порой сильнее любят, чем живых. Мёртвые-то, Проша, уже не дадут повода в себе разочароваться. Да и первая любовь она такая, она жить спокойно не даёт. Люди говорят, Ваня часто ходит на её могилку. Загубили мы парню жизнь, ой, загубили, Проша.

– Да не каркай ты, мать, еще неизвестно, как бы он с этой Алёнкой жил. Всё наладится, вот увидишь!

– Ну, дай Бог!

А на полатях в это время шепталась молодёжь.

– Нюр, а ты, если за того дядьку замуж выйдешь, ты от нас уедешь? – спросил Василко.

– Придётся уехать, – со вздохом ответила сестра.

Маруся в это время с силой ткнула братца в бок и погрозила кулаком, мол, сестре и так тошнёхонько, ещё он тут с глупыми вопросами.

– А как же мы без тебя останемся? – не унимался он.

– А вот так и останемся! – рявкнула Маруся. – Спи давай, не приставай к сестре!

– А нельзя что ли всем вместе жить? Иван вон тоже женатый, а живёт с нами! – недоумевал малец.

– Нельзя, Василёк, – Нюра протянула руку и погладила братца по голове. – Мужчина всегда жену в свой дом приводит, или в родительский. Так заведено.

– А Екатеринбург – это далеко?

– Далеко, братец, – вздохнула Нюра.– Но ты будешь приезжать ко мне в гости.

Она только сейчас вдруг осознала, что замужество разлучит её не только с Алексеем, но и с родной семьёй. И ей стало страшно. Как же она будет жить одна в чужом доме, в чужом городе?

Тут отец цыкнул на них, и дом погрузился в тишину. Каждый лежал и думал о своём. Вскоре дыхание Васятки стало ровным, он всё более погружался в сон. Засопела и Маруся. Только Нюра никак не могла заснуть, погружённая в свои печальные думы. Перед глазами стояло лицо Алёшеньки. Как же он сегодня смотрел на неё! Глаза, всегда такие озорные, тревожно помрачнели, брови хмуро сдвинулись. Губы сомкнулись в упрямую складку. Нюра смотрела на него с замиранием сердца. До чего же он хорош, её сокол! Крупные русые кудри выбились из-под картуза. Ей вдруг так захотелось прикоснуться к ним, провести рукой по непослушным завиткам, что она даже сама испугалась такого смелого желания. Сейчас, вспомнив об этом, она невольно улыбнулась. Мысль унеслась во вчерашний счастливый вечер на фоне песен и хороводов. И лицо Алексея было совсем другим: глубоко посаженные серые глаза в обрамлении чёрных ресниц светились радостью, губы, не переставая, расплывались в счастливой улыбке, и даже ямочка на его подбородке была тоже какой-то весёлой.

Тут мысль её перескочила на вчерашнего гостя. Она толком и не запомнила его лица. Неужели ей и впрямь предстоит стать его женой? И она будет называть по имени этого чужого мужчину, который ей в отцы годится? И ей придётся делить с ним постель, рожать ему детей? Нет, она к этому не готова! Только одному человеку смогла бы она отдать всю себя без остаточка. Только с ним поделила бы свою жизнь, каждый свой день, каждый час, каждую минуточку. И делала бы это с радостью.

Но как же ей теперь-то быть? Может, рассказать всё маменьке? Поможет ли она? Поговорит ли с отцом? Нюра знала, что мать никогда вслух не оспаривала его решений. Но нередко слышала, как они что-то обсуждают вместе перед сном, тихонько, чтоб не мешать засыпать детям. Видела, что отец, при всей его горячности, как будто остывает под спокойным взглядом матери. Он уважает её и нередко считается с её мнением. Вспомнилось вдруг, как прошлой зимой матушка заболела. Отец места себе не находил. Загнав Буянку, мчался за городским доктором, когда местный фельдшер развёл руками. Скакал в аптечную лавку за микстурой, на пасеку за свежим мёдом. Как они все тогда испугались! И тут до неё дошло: а ведь отец по-прежнему любит мать! Может быть, не так, как в молодости, как-то по-другому. Но он без неё не мыслит своей жизни. Они, полюбив друг друга много лет назад, по-прежнему счастливы вместе, несмотря на разлады, которые порой и промеж ними случаются. Он женился на той, которую любил! А Нюру готов отдать первому встречному! Как же так? Горючие слёзы полились из глаз, закапали на подушку.

Нюра встала, накинула шубейку и тихонько вышла на крыльцо. В конуре зашевелился Полкан, загремела цепь. Луна освещала двор, ларь с овсом, телегу с торчащими вверх оглоблями и плетеный короб, наполненный сеном. Неслышно открылась дверь, сзади подошла мать, обняла Нюру и стала нежно гладить её по голове. Так они и стояли, опираясь на перила и согревая друг друга своим теплом.

Последние дни апреля стояли хмурыми. Хмуро было и на душе у Нюры. Алёша пропал, никакой весточки от него нет, и она не знает, подался ли он к старателям или опять к углежогам уехал. Отец ходит смурной, на Нюру совсем не глядит, а она боится подступать к нему с разговорами и усердно хлопочет по хозяйству, чтоб не оставалось времени на тоску-печаль. Вышла в огород с помойным ведром, вдохнула весенний воздух и огляделась по сторонам. Чёрные гряды совсем очистились от снега, только на меже да возле баньки еще видны его остатки. На крыше нового скворечника, сделанного Василкой, сидит парочка скворцов. Постояла немного, полюбовалась птицами, послушала их заливистые трели. «Вот и у них любовь, – подумалось Нюре. – Как же им хорошо: они вольны любить без всяких запретов. Никаких вам сватов, никакого приданого и красного сарафана». Вздохнула, выплеснула ведро на навозную кучу и пошла обратно. Навстречу с крыльца спешит встревоженная мать, в руке ведро с тёплой водой, от которого идёт пар, и чистая тряпица. На удивлённый взгляд дочери только махнула рукой – ступай, мол, не до тебя сейчас.