Иван Наживин - Степан Разин

Библиотека Алексея Михайловича была по своему времени довольно значительна: царь любил почитать. Но так как на иноземные языки был он не горазд, то у него все книги были исключительно русские, большей частью духовного или исторического содержания. Вот «Вертоград Королевский» Папроцкого, «История вкратце о Бохоме, еже есть о Земле Чешской», «Сказание который называют в славной Хин или государства китайского корень гинзен», вот «Позорище всея вселенные или Атлас Новый, в нем же начертание и описания всех стран изданы суть», вот «Путешествие или похождение в Землю Святую пресветлосияющего господина, его милости Николая Христофа Радзивилла», вот разные другие «хождения за моря» – вроде путешествия тверского купца Афанасия Никитина за три моря, в Персию, Индию и Турцию, которое он совершил в 1466–1472 гг. Вот «Космография, сооруженная от древних философов, – описание государств и земель и островов во всех трех частях света, где как живут люди и какие веры, и что где родится и какая под которою земля данию и которое владение». Вот известный «Луцидариус, или Златый Бисер», в котором сведения из истории Ветхого Завета соединены со сведениями по географии, всеобщей истории, астрономии, ботанике, анатомии и богословию, тот Луцидарий, которого так не любил Максим Грек, звавший его Тенебрарием, «еже есть темнитель, а не просветитель: во множайших лжет и супротив пишет православным преданиям». «Зерцало Богословия» Кирилла Транквилиана Ставровецкого смело стоит в библиотеке царской, хотя и подверглось оно запрещению от властей духовных, как книга папистическая, и было постановлено ее «на пожарах сжечь, чтобы та ересь и смута в мире не была». А рядом с ней стоит «Сокровище известных тайн экономии земской» и толстый том в кожаном переплете «Экономии Аристотелесовой, сиречь Домостроения, с приданием книг двои, в которых учится всяк домостроитель, како имать управлять жену, чад, рабов и имения». Вот целый ряд переводов по вопросам религиозным: «Синтагма» Матвея Властаря, «Маргарит» Иоанна Златоуста, «Паренесис» Ефрема Сирина и многие другие, о которых часто можно было сказать словами неизвестного критика того времени: «Преведена необыкновенною славянщизною, паче же рещи, эллинизмом, и затем о ней мнози недоумевают и отбегают». Вот несколько трудов по военному делу: «Художества огненные и разные воинские орудия ко всяким городовым приступам и обороне, приличные», «Вины благополучия на брани», «О вопросах и ответах, ведению воинскому благопотребных», а рядом с ними «Книга, глаголемая по-гречески Арифметика, по-немецки Алгоризма, а по-русски Цифирная Счетная Мудрость», «Селенография, еже есть луны описание и прилежное крапин ее и подвижении различных зрительного сосуда помошию испытанных определение», «Проблемата, то есть вопрошения разные списания великого философа Аристотеля и иных мудрецов, яко прирожденные, тако и лекарские науки: о свойстве и о постановлении удов человеческих, а такожде и звериных». И были книги и для легкого чтения, как разные рыцарские романы или русская «Повесть зело предивная града Великого Устюга купца Фомы Грудцына о сыне его Савве, как он даде на себе диаволу рукописание и как избавлен бысть милосердием Пресвятые Богородицы».

Алексей Михайлович с удовольствием осмотрел эту свою привычную обстановку и, обратившись к ожидавшим его около накрытого посредине комнаты стола стольникам, ласково проговорил:

– Ну вот… А теперь с помощью Божией приступим…

Обернувшись к иконам, он внимательно, истово прочел молитву и сел за свое «столовое кушание». Оно было более чем незамысловато: кусок ржаного хлеба, тарелка с солеными груздями да какая-то жареная рыбка. Царь отличался удивительною умеренностью в пище, а в особенности во время постов, когда он ел только три раза в неделю и так, что обедавшие у него раз заезжие греческие монахи долго потом с ужасом рассказывали о тех муках голода, которые испытали они при дворе царя московского. Согласно исстари заведенному обычаю, кравчие и чашники отведывали от всех блюд и напитков государевых, чтобы царь видел, что никакого зелья к его кушаньям не примешано. И запив свою скромную трапезу чашей легкого пива с коричным маслом, царь встал и снова усердно помолился и сказал добродушно:

– Ну вот… Бог напитал, никто не видал, а кто и видел, так не обидел…

Но тем не менее дворец царский поглощал ежедневно неимоверные количества всякого добра: повара царские готовили каждый день до трехсот кушаний, а Сытенный двор отпускал ежедневно же сто ведер вина и до пятисот ведер медов и пива. Целый ряд так называемых дворцовых волостей работал на царский двор и ежедневно гнал в Москву обозами хлеб в зерне, овес, пшеницу, ячмень, просо, коноплю, баранов, свиней, кур, яиц, сыры, масло, хмель и даже вожжи, рогожи, лыко, хомуты, оглобли, дуги, дрова и сено. Ведь на конюшнях царских стояло в Москве около 40 000 лошадей, а челядинцев всяких при дворце были тысячи!.. На царский двор тратилась десятая часть всех доходов Московского царства, не считая того, что отписывал на себя великий государь со всяких проштрафившихся людей, начиная от патриарха Никона до последнего мазурика, а также и доходов и приношений со всех этих дворцовых сел и деревень, промыслов рыбных, соляных, зверовых и всяких прочих…

Точно так же, если сам царь жил всего в четырех «покоевых» комнатах, то дворец царский все же занимал очень много места в Кремле, так как в нем были такие же комнаты для царицы, для близких, для челяди, а кроме того, были и хоромы непокоевые, которые состояли из палат Грановитой, Ответной, Меньшей Золотой, Середней Золотой, Панафидной и др. Перед Середней Золотой было Красное Крыльцо. В этих палатах стены и потолок были обтянуты холстом и расписаны: там было изображено, как Господь несет крест на Голгофу, там Моисей пророк или Авраам праведный, а то звездочетное небесное движение, двенадцать месяцев и беги небесные. Пол был выстлан дубовым «кирпичом», то есть паркетом, а то расписан аспидом, то есть под мрамор. А над всеми палатами были устроены на сводах верховые или висячие сады…

Покончив со столовым кушанием, великий государь прошел в свою опочивальню и завалился отдохнуть до вечерен, как это делали все его бояре, торговые люди, приказный народ, мужики серые, вся Русь. Ежели же кто благой обычай этот нарушал, – как например, Дмитрий Самозванец, – он сразу становился подозрителен в глазах московских людей, как человек, потрясающий основы и обычаи старины.

Восстав, великий государь с удовольствием умывался холодной водой, пил добрую кружку забористого квасу, затем снова принимал бояр и сперва шел со всеми ними к вечерне, а затем занимался опять делами. Но иногда вечерних заседаний этих не было и тогда царь проводил вечерние часы в среде своей семьи и с близкими из бояр: играли в шахматы, в тавлеи, в саки, в бирки, смеялись на проделки шутов и карликов, иногда читали что-нибудь назидательное и душеспасительное, а то и «куранты», которые завел по примеру иноземцев до всего дотошный Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин. Куранты эти были рукописные и заключали в себе новости из жизни за рубежом: о войнах, союзах, о пожарах больших, о трясении земли, о нарождении двухголового теленка и других примечательных событиях…