Валентин Пронин - Жаждущие престола

– Нет, правду говорите? – оглядываясь на окружавших его бояр и воевод, спрашивал он. – Москвичи готовы меня принять?

– Да Москва уже твоя, государь, – подтвердил Пушкин.

– А что с Годуновыми? – осторожно сказал Самозванец, не обращаясь ни к кому поименно. – Они где?

– Они пока спрятались, – также неопределенно произнес Басманов и стал шептать что-то Василию Голицыну.

«Царевич Димитрий Иванович» сделал удивленный вид и пошел куда-то, сопровождаемый своим постельничим Иваном Безобразовым, князем Мосальским и князем Михаилом Голицыным.

Князь Василий Голицын, Басманов и еще несколько придворных стояли, тихо переговариваясь. Среди них находились бывшие опричники царя Ивана Грозного Молчанов и Шерефединов.

Утром небольшой отряд конных стрельцов во главе с князем Голицыным, а также Молчановым и Шерефединовым подъехал к старому годуновскому дворцу. Спешились. Голицын с Молчановым, Шерефединовым и еще четверо вошли в нижние покои.

Голицын остался внизу. Молчанов, Шерефединов и остальные стрельцы стали подниматься расписной лестницей на второй этаж.

– Димитрий Иванович приказал Ксению не трогать, – напомнил князь Молчанову. – Только волчицу и волчонка.

– Понятно. Царевну себе приберег, – ухмыльнувшись, сказал Молчанов. – Ну и правильно.

Шерефединов тоже загыгыкал, показывая крупные татарские зубы. Вошли в верхние комнаты. Послышалась какая-то возня. Потом женский вскрик и звон сабельного клинка. Топот ног и опять тишина.

Спустился Молчанов, улыбаясь напряженной улыбкой.

– Кончено, Василий Васильевич, со старухой.

– А Ксению потом, когда толпа разойдется, увези на подворье Мосальского. В закрытом возке чтоб…

Наконец появился на лестнице Шерефединов со стрельцами, зажимая пораненную руку. Подходя к князю, молвил:

– Царенок саблей махать хотел. Хорошо, робята помогли.

– Не рубанули его?

– Нет, нет. Лицо целое. Придушили.

– Ладно. Приготовьтесь тут на всякий случай. Зарядите пистоли. Сабли наголо тоже… Но, вообче-то, думаю – обойдется. Кто за них будет биться? А?

Князь Голицын вышел на крыльцо и объявил толпе человек в триста, дожидавшихся у дворца:

– По повелению государя Димитрия Ивановича мы прибыли взять Годуновых за караул. Но, убоявшись праведного суда, бывшая царица Мария и сын ея Федор приняли яд. Мы видели их мертвые тела. – Князь перекрестился. – Да упокоит их души Господь Бог наш.

Толпа молчала, шевелилась невнятно. Кто-то громко сказал: «Туда им и дорога». Неожиданно где-то в задних рядах жалобно заплакала женщина.

– Ну, ну! Что еще там? – прикрикнул Голицын. – Все! Айда по домам.

На плакавшую женщину, кажется, бывшую няньку Федора Годунова, зашикали. Она пропала. Люди молча разошлись.

Голицын и стрельцы сели на коней и поскакали в Серпухов, в лагерь Самозванца.

На другой день к Успенскому собору в Кремле подъехал отряд стрельцов в синих кафтанах. Предводительствовал им воевода Петр Басманов.

Прямо во время литургической службы воевода со стрельцами вломились в алтарь и схватили патриарха Иова. Причем вытащили его из алтаря за седую бороду. Кто-то из стрельцов отнял у патриарха пастырский посох, другой сорвал с головы митру, третий толкал старика в спину.

– Низложить злодея, поносившего прилюдно государя нашего Димитрия Ивановича! – приказал Басманов.

– Низложить! – подготовленно и дружно рявкнули стрельцы.

Со старца сорвали ризу, вытряхнули его из епитрахили. Отняли панагию [33] Епитрахиль – часть облачения священника; панагия – нагрудный знак архиерея. . Плачущего патриарха наскоро облачили в черную монашескую рясу, на голову натянули клобук и поволокли из храма сквозь шарахающуюся толпу.

Никто не посмел защитить, даже голос подать за опального архипастыря. Кто будет рисковать своей головой ради Иова, верного ненавистному Годунову и поносившего прибывшего на Русь государя Димитрия Ивановича? Таковых не нашлось.

Патриарха затолкали в грязный возок и повезли куда-то на север, в заброшенный Старицкий монастырь.

Тело царя Бориса выкопали в Архангельском соборе, положили в простой гроб и вместе с женой и сыном погребли при Варсонофьевском монастыре на Сретенке.

Москва встречала ехавшего из Серпухова нового государя многоголосыми радостными кликами и звоном колоколов. Сбегались к Красной площади.

Сначала вошло бывшее царское войско, частично осевшее в Серпухове и московских пригородах. Стрелецкие полки в красных, синих и белых кафтанах шли во главе обоза, растянувшегося в три версты. После обоза молодцевато гарцевала на красавцах конях, в ярких кунтушах, в золоченых шлемах или бархатных колпаках с перьями польская рота капитана Доморацкого, предшествуя сверкающей золотыми накладками царской карете.

Самозванец поглядывал из кареты на всклокоченные, обнаженные мужицкие головы, на кики и платки баб, на ребят и подростков, махавших шапками с деревьев, усеявших крыши и заборы.

Думалось: «Прямо въезд Христа во Иерусалим на осляти. Не машут только, как иудеи, пальмовыми ветвями-вайями». В церковной словесности Отрепьев был знаток. Однако кольнула неприятно, будто остренькой спицей, мысль: «Въезд-то похож на евангельский, да не случилось бы синедрионова суда [34] Синедрион – по Евангелию, осудивший Христа совет священников иерусалимского храма. и распятия…» От этой мысли чуть стало тошнотно, но он продолжал милостиво улыбаться и кивать рыжей своей бесшабашной головой в высокой горлатной шапке.

Царскую карету окружали всадники – князья московские, известные каждому, такие как Голицын, Скопин-Шуйский, Шуйские – Дмитрий и Михаил, Лыков, Татев, Измайлов, Мстиславский, Воротынский, воевода Басманов и прочие. За каретой строго поблескивали латами да касками наемные ландскнехты Якоба Маржерета. И снова ехали вразнобой поляки, русские, кое-кто из иностранцев с Кукуя.

У Василия Блаженного некоронованного еще царя ждало духовенство в золотых праздничных ризах. Архиерей Арсений отслужил благодарственный молебен и благословил Григория Отрепьева образом Владимирской Богоматери. Тот с приличествующей торжественностью икону поцеловал.

В сопровождении клира и поляков-телохранителей он вступил на Ивановскую площадь Кремля. Тут, воспользовавшись наставшей тишиной, музыканты из польской роты Доморацкого грянули в трубы и литавры веселый марш.

Присутствующие при церемонии русские обалдело разинули рты. На музыкантов махали: «Замолчите! Осадите, ляхи негодные, кощунники!» Царь направился в Архангельский собор поклониться могилам отца – Иоанна Грозного и брата Федора Иоанновича, а тут музыка.