Наталья Колобова - Прелестник

Он помог ей сесть в седло и сам оказался на коне.

– Луи, – пробормотала она.

Он посмотрел.

– Следует быть осторожными.

– Я только исполняю ваши желания, мадам, – ответил юноша.

– Я вовсе не желаю, чтобы ты надорвался…

Он рассмеялся и заметил:

– Вы хотите того же, чего и я. Желания наши совпадают, и ночью мы продолжим беседу.

– Безумец.

– За меня не беспокойтесь, тетя, – съязвил он, выезжая на дорогу.

На охоту выехали с дамами. Царило непринужденное веселье, то и дело слышались комплименты и шутки.

На привале успели не только отдохнуть и перекусить, но и насладиться импровизированным концертом. Луи предусмотрительно захватил с собой гитару: к недоумению матери, считавшей этот инструмент слишком резким в сравнении с лютней, и к удивлению графини, не успевавшей делать новые открытия в своем юном обожателе.

Ничуть не смущаясь присутствием родителей и гостей, маркиз притулился с гитарой в стороне от компании и довольно долго наигрывал разнообразные мелодии, переходя от них к выразительным аккордовым пассажам и вновь возвращаясь к мелодиям.

Его не беспокоили, но многие на самом деле с удовольствием слушали. Так продолжалось до тех пор, пока Элен не попросила юношу спеть. Она все никак не могла привыкнуть к тому, что некогда чистейшее детское сопрано преобразовалось в замечательный тенор, который требовалось еще оттачивать.

Луи охотно согласился петь, хотя и метнул на графиню один из тех взглядов, которые обещали сюрприз. Без остановки маркиз исполнил сразу несколько песен, неизменно вызывая восторг у слушателей. Элен, между тем, не уставала рассматривать его. На охоту Луи оделся неброско, но в добротные кожаные вещи: и кожаная веста, [3] Веста – короткая куртка с рукавами до локтей. и кожаные штаны, и, само собой, кожаные ботфорты; перчатки и кожаный кафтан сейчас были сняты, только белая сорочка была из тонкой голландской ткани.

Эту страсть к хорошим, красивым, но очень дорогим рубашкам с трудом терпел отец и старался ограничивать сына. Но все без толку: Луи, как какая-нибудь капризная принцесса, неохотно носил сорочки из более грубого полотна, да еще менял их по несколько раз в день. Он даже соглашался урезать траты на верхнюю одежду, на носовые платки и на карманные расходы, лишь бы носить чудесные сорочки, прихотливо отделанные кружевом.

Солнышко, скользившее своими лучами по фигуре юноши, заставило отливать золотом его белокурую шевелюру, и Элен любовалась.

Сюрпризом для нее оказалась песня в диапазоне меццо-сопрано. И слова… слова с таким неприкрытым намеком на прошлое, что графиня невольно смутилась. Но никто, к счастью, этого не заметил и не понял намеков.

Франсуа не мог не признать выдающихся способностей сына, но его очень смутила эта песня, исполненная в диапазоне меццо-сопрано. Голос – чудо, но…

– Стоило ли петь женским голосом? – спросил герцог после выступления.

Луи устремил на него недоуменный, почти негодующий взгляд и убежденно ответил:

– Эту песню нельзя петь иначе…

– Почему же?

– Разве вы не понимаете? – горячился юноша. – Она исполняется так , и только так.

Герцог не стал спорить. Он не любил чрезмерного увлечения искусствами у своего отпрыска, но деваться некуда. При всей своей бесцеремонности, при «умении» выглядеть пошлым и дерзким до наглости, Луи обладал поразительной восприимчивостью красоты. Бывая в театре или на концертах, он служил своеобразным индикатором. Если на сцене демонстрировали что-нибудь стоящее, Луи словно растворялся. Все его существо устремлялось в другой мир. Он сидел неподвижно и, казалось, впитывал всеми фибрами. Но если произведение не отличалось особыми достоинствами, Луи становился похож на чертенка и за вечер утомлял своих родителей чрезмерной активностью. Его то и дело нужно было урезонивать, а разговор о приличиях был для него своего рода красной тряпкой.

– А все же, зачем? – спросила Элен у юноши, отходя вслед за ним от компании.

– Что? – не понял маркиз.

– Петь в женском диапазоне, – уточнила графиня.

– Я ведь доходчиво объяснил – эту песню нужно петь так, – нервничал он.

– Не все мужчины могут так петь, – пожала плечами Элен.

– Я не все, – просто сказал Луи и с вызовом посмотрел ей в лицо. Элен отвела взгляд и заметила со вздохом:

– Сколько же еще сердец ты разобьешь…

И услышала:

– Мне хватило бы одного – вашего, мадам… но, кажется, я что-то упускаю из виду.

Луи сам отошел, и она не рискнула быть навязчивой. Но смятение не оставляло ее, и графиня поинтересовалась у вовремя подвернувшегося виконта:

– Вы тоже считаете, что эту песню нужно исполнять женским голосом?

Люсьен не ожидал вопроса, но не мог не ответить.

– Я не так хорошо разбираюсь в изящных искусствах, как маркиз, – скромно заметил юноша. – По-моему, у него безупречный вкус и не поддающаяся разумному объяснению чувствительность.

– Но вы как относитесь к тому, что услышали? – настаивала графиня.

– Я не уверен, что вообще мужчинам нужно так петь, хотя многие находят в этом удовольствие. Тут удивительно другое, сударыня: Луи обладает красивым тенором и при этом способен мастерски петь и в другом диапазоне. И если он сказал, что так надо, значит он так чувствует. Во всяком случае это было красиво и трогательно.

Когда маркиз предложил графине совершить прогулку в город, она не отказалась. Но в городе они были недолго и поехали в лес.

Элен было бы трудно найти более предупредительного поклонника, чем маркиз. Они добрались до той самой поляны и пустили лошадей пастись, а сами устроили привал. Луи, недолго думая, устроился головой на коленях графини, так что она могла смотреть в его сияющие глаза, целовать в губы и ласкать плечи и грудь, что Элен с удовольствием и делала. Маркиз блаженствовал и требовал ласки. В эти минуты он не помнил о Мари, потому что графиня доставляла ему куда больше наслаждения, и он почему-то шел на поводу у своих необузданных желаний. И не права ли Элен: зачем мучить честную девушку, которая никогда не поймет его непостоянного нрава, если рядом есть женщина, знающая и способная не обращать на это внимания. На самом деле маркиз совершенно запутался. И уже плохо различал грань между любовью и влюбленностью, между добродетелью и пороком, между наслаждением и распущенностью. В нем бушевали неведомые стихии, рабом которых он сделался. А Элен, чувствуя угрозу, все еще недопонимала, как опасна ее безответственность. Сегодня она наслаждалась юностью, энергией, живостью Луи, его дерзостью, его божественным телом, его ангельским лицом, чувственными губами и прекраснейшими глазами. И не думала, что уже очень скоро он может превратиться в циничного сладострастника, стареющего, жиреющего, немощного и, кто знает, страдающего гадкими болезнями. Как же ей не знать, что все идет к тому? Но она молчит и украдкой наслаждается, уводя юношу дальше от прямой дорожки.