Михаил Волконский - Воля судьбы (сборник)

– Вы, говорят, – предсказатель, маг, волшебник? – продолжал Петр Федорович, обращаясь к доктору.

Старый князь смотрел в это время на Шенинга, сверкая глазами, будто всем существом своим хотел сказать ему: «Посмей у меня только быть непочтительным! Так я тебя в щепки изломаю».

Но доктор, не теряя своего хладнокровия, тихо ответил:

– Я ни то, ни другое, ни третье, ваше высочество!

– Ну, а все-таки наш приезд, случай с нами предсказали?

– Да.

– Каким же образом?

– Вам угодно испытать?

Петр Федорович расхохотался.

– Я – не столько глупая голова, чтобы верить вашим дурацким бредням.

– Но все-таки это интересно, – сказала Екатерина, чтобы смягчить последние слова великого князя.

– Да вот, – подхватил опять тот, – это совсем по женской части… Нам, мужчинам, разумеется, интереснее выпить стакан доброго вина… ну, а им заниматься гаданьем. Вы можете поворожить моей жене?

Шенинг взглянул на Екатерину. Вся эта сцена, видимо, была неприятна ей.

– Да, пожалуйста, – проговорила она.

– Если ее высочеству угодно будет, – ответил доктор, – в таком случае я попрошу ее высочество пройти со мною в соседнюю гостиную. Я могу исполнить ее волю только без посторонних свидетелей.

Екатерина поднялась со своего места.

– Я готова, – сказала она и добавила, обращаясь к Чоглокову вполголоса по-французски: – Я думаю, вы не будете ничего иметь против, если я избавлю этого человека от любезностей великого князя, а нас всех – от неприятной сцены.

Чоглоков поклонился в знак согласия.

– Только я попрошу ваше высочество оставаться недолго, – проговорил он.

Екатерина сделала знак Шенингу следовать за ней.

Остальные, когда встала великая княгиня, тоже поднялись из-за стола и перешли на террасу, где уже были приготовлены сласти и наливки, и Петр Федорович, несмотря на присутствие дам, потребовал себе трубку и закурил свой кнастер.

Войдя в гостиную, Екатерина быстро обернулась к Шенингу и, смягчая свои слова ласковой улыбкой, сказала ему:

– Надеюсь, вы удовольствуетесь тем, что я увела вас, чтобы избавить от неприятного разговора, и не станете в самом деле играть предо мной комедию с какими-нибудь предсказаниями?

– Если я решился обеспокоить ваше высочество, – ответил доктор, извиняющимся тоном, что перебил речь великой княгини, – то, поверьте, имел к тому более серьезные причины.

Говоря это, он достал из грудного кармана своего камзола сложенное и запечатанное письмо и подал его Екатерине.

Несмотря на то, что они были совсем одни, она невольно оглянулась по сторонам, несмело протянула руку к письму и недоверчиво осмотрела его. На печати она узнала герб принцессы Ангальт-Цербстской, а в почерке адреса – руку своей матери.

Не сомневаясь более, она быстро распечатала и начала читать.

«Граф Симон де Сен-Жермен, – написала ей мать по-французски, – передаст тебе это письмо и расскажет как обо мне, так и обо всем, что не успею я досказать тебе в этом письме. Доверься ему! Он – не только преданный друг мне, но и тебе может быть верным и добрым помощником».

Екатерина, пораженная неожиданностью, взглянула на стоявшего пред ней человека, молва о котором из Парижа глухо дошла до Петербурга и о котором ей приходилось уже слышать дивные вещи.

– Так вы, – сказала она, – граф…

– Симон де Сен-Жермен, – снова поклонился он.

– И вы для меня приехали из Парижа?

– Исключительно для вас, ваше высочество. Принцесса, ваша матушка, говорила мне о тех затруднениях, которым подвергается ваша переписка с нею, о том надзоре, под которым держат здесь ваше высочество, как в замке…

– Хуже замка. Я окружена соглядатаями, за каждым движением моим следят. Я не могу сделать буквально ни шага… Императрицы не видно месяцами… И достаточно, чтобы в ком-нибудь заметили преданность ко мне, дружбу, даже в слугах, – сейчас их удаляют от меня… Вблизи меня нет друзей…

– Но это не значит, чтобы их не было вовсе, – сказал граф, подчеркивая свои слова.

– Я это вижу, – улыбнулась Екатерина, – и, кажется, узнала одного из них сегодня.

Она протянула ему руку, которую граф поднес к своим губам, говоря:

– И в которого вы можете верить, ваше высочество.

– Благодарю вас, я верю. Представьте себе, мне даже не позволяют переписываться с матушкой. Письма к ней составляются в иностранной коллегии, и я могу лишь ставить на них свою подпись; мне запрещено делать какую-нибудь приписку… Мне сказано, что канцлер Бестужев лучше знает, о чем и как должна писать великая княгиня. Но они забывают, что этот их канцлер не может знать, как хотела бы писать дочь к матери.

Имя Бестужева было произнесено так, что граф спросил:

– А ваше высочество считаете канцлера своим врагом?

– И одним из самых непреклонных.

– Не отдавайтесь этому чувству вражды. Оно ошибочно.

Брови Екатерины сдвинулись.

– Как? Вы хотите, чтобы я не имела ничего против Бестужева, от которого я терплю, может быть, больше, чем от других?.. Вы этого не знаете, а я тут это чувствую.

– Верьте, ваше высочество, что в Париже хорошо осведомлены обо всем, что касается вашего положения здесь. Канцлер временно делает вам притеснения, чтобы показать свою силу и выгоду союза с ним. Но он слишком умен и дальновиден, чтобы не стать на вашу сторону, если вам угодно будет выказать к тому желание.

Екатерина задумалась. Ей было весело и приятно сознавать, что она, за минуту еще пред тем чувствовавшая там, за столом, себя совершенно покинутой, среди людей, с которыми ничего не имеет общего, – вдруг видит, что где-то далеко, в Париже, заботятся о ней, знают мельчайшие подробности отношений к ней окружающих и думают за нее.

– Да, – сказала она, – мне это не приходило в голову. Попробую. Может быть! А то бывают минуты, что теперешняя жизнь просто невмоготу делается.

– Если будет очень тяжело, – продолжал Сен-Жермен, – обратитесь к императрице и попросите ее отпустить вас домой. Она этого не сделает, но к вам станет относиться ласковее. Впрочем, обо всем этом вам принцесса пишет в письме; постарайтесь только, чтобы его не увидали у вас.

– О, будьте покойны! – уверенно произнесла Екатерина. – Но как же вы пробрались сюда? Почему вы знали, что мы будем здесь?.. Или это – одна из тайн графа Сен-Жермена?

Он весело улыбнулся.

– Поверьте, ваше высочество, все, что я делаю, очень просто и главное – естественно. Оно не похоже только на то, к чему привыкла толпа. И она удивляется тому, чего не знает. Вот и все. Я должен был переменить имя, чтобы явиться в Россию. Я ехал в Петербург, но на дороге узнал, что вы отправляетесь в Москву, и свернул по проселкам наперерез вам. Я рассчитал, что мы должны съехаться в имении здешнего князя. Ваш кучер был заранее подкуплен для того, чтобы сказать в условленном месте, что лопнула шина, и дальше ехать нельзя. Сегодня утром я был в деревне и распорядился относительно условленного знака. Не было сомнения, что вы остановитесь в усадьбе…