Михаил Попов - Железный Хромец

Лицо туркмена стало наливаться кровью. Но он молчал.

– Прежде чем ты умрешь, я докажу тебе, что ты умираешь зря. Я назову тебе имя того, к кому ты тайно пробирался. Имя отправителя угадать нетрудно – это сотник Баскумча.

Туркмен сдавленно захрипел, но хрип этот не был похож на согласие говорить.

– Только один человек во всем улусе может осмелиться самостоятельно вести дела, не опасаясь гнева Токлуг Тимура. Это его старший сын Ильяс-Ходжа.

И даже после этого туркмен остался нем. Не повел он бровью, не дернул рваной ноздрей, чтобы подтвердить услышанное.

Тимур сделал знак, и удавка была ослаблена. Испытуемый рухнул на песок.

– Ты выказал мужество и благородство. Я не убью тебя. Я даже отпущу тебя.

Туркмен корчился на песке, шумно дыша.

– Ты дал слово Баскумче, что никто не узнает, кому адресовано послание, хотя бы тебе пришлось подвергнуться пыткам и сгинуть. Жаль, что столько усердия поставлено на службу столь ничтожным людям и столь ничтожным целям. Но, как уже было сказано, я тебя отпущу. И возьму с тебя той же монетой, что и Баскумча. Ты пообещаешь мне, что сотник не узнает, к кому попало письмо, адресованное Ильяс-Ходже.

Гонец с трудом поднялся на корточки. Из глаз его текли слезы. Но не благодарности, а преодоленного мучения. Из ноздрей струилась кровь.

– Ты обещаешь мне то, о чем я сказал?

Истекающая кровью и влагой голова молча кивнула.

Тимур развернул коня и крикнул своим нукерам:

– Мы возвращаемся.

Выяснив, кто стоит за сотником Баскумчой, Тимур понял, что нынешнее его положение недолговечно. Скоро, очень скоро настанет день, когда ему надолго придется расстаться с родным городом. Предвестником этого расставания стала смерть отца. Он скончался ранним весенним утром во дворе своего дома: сидел, завернувшись в верблюжье одеяло на берегу арыка. Такое было впечатление, что он просто замер, вдыхая смешанный запах набухающих почек и таинственные ароматы тающего в предгорьях снега.

Единственным, кто связывал Тимура с Кешем, остался шейх Шемс ад-Дин Кулар, но и он все более перемещался из мира реального в мир своего отшельнического воображения. Сестра его тоже умерла, и в доме постоянно жила довольно большая и чрезвычайно беспокойная компания шиитских [17] …компания шиитских дервишей. – Шииты и сунниты – мусульмане, приверженцы двух основных религиозных направлений в исламе. Сунниты наряду с Кораном признают «священное предание» – сунну. Шииты отвергают сунну и следуют другому «священному преданию» – ахбару, считая пророком Али – зятя Мухаммеда. дервишей. По утрам они бродили по городскому рынку с деревянными мисками в руках, вытребывая подаяния, а вечерами усаживались у ног уважаемого учителя и часами внимали его рассказам и толкованиям Корана.

Шейх не отказывал Тимуру в совете и духовной поддержке, но тот чувствовал, что старика больше греет общество его духовных последователей и почитателей.

Старость не всегда дарует мудрость.

Не переставая любить и уважать старика, Тимур начинал догадываться, что в своих будущих делах навряд ли сможет на него по-настоящему положиться.

Осознав это, однажды на рассвете Тимур перевез свою жену вместе с сыновьями Джехангиром и Омаром из отцовского дома в свою полевую ставку.

Шаг этот послужил толчком к развитию событий.

Баскумча на следующий же день узнал о неожиданном перемещении семейства. К шатру Тимура явился посланник чагатайского сотника и сказал, что ему велено узнать, почему правитель решил, что его сыновьям пронизывающий ветер предгорий полезнее, чем теплый воздух городского дома. На что Тимур ответил, что ему вопрос этот кажется странным. Ибо кому, как не степному батыру Баскумче, знать, что скачка в чистом поле здоровее сидения взаперти.

Сотник, видимо, понял намек. На следующий день большая часть кешского гарнизона покинула цитадель и вихрем пронеслась по окрестным селам. Это был необычный набег. Хватали не столько добро, сколько людей. До семи десятков. К вечеру все они сидели в ямах городского зиндана.

Тимура удивила эта выходка, он послал своих людей разузнать, кого именно хватали чагатаи. Доставленные сведения не дали возможности сделать какой-нибудь определенный вывод. В тюрьме оказались самые разные люди. От местных сумасшедших до местных богатеев. Тимур не любил оказываться в положении, когда он перестает понимать действия противника. Он решил на время затаиться, сделать вид, что ничего не слышал о случившемся в окрестностях города.

Ожидание – дело нелегкое, особенно ожидание неприятностей.

Через день к нему в становище явилась депутация именитых горожан. Они были очень возмущены, но еще больше перепуганы. Как же жить, если от произвола не защищают ни возраст, ни деньги, ни положение?

Тимур сказал именитым гостям, что завтра же пошлет гонца с требованием объяснений от Баскумчи.

Глаза горожан померкли после этих слов.

– Баскумча будет разговаривать только с тобой или ни с кем, – сказали они.

Тимур и сам знал это, но он еще не разобрался в том, что происходит, поэтому не мог себе позволить действовать. Любой шаг грозил оказаться ошибочным.

Депутация убыла, чтобы на следующий день смениться следующей депутацией. Город волновался, в воздухе нарастало ощущение назревающего бунта. Горожан подогревают шиитские дервиши, огромное количество которых накануне прибыло в Кеш частью из Карши, частью из Термеза.

Чагатаи ведут себя нагло, как бы провоцируя выступление.

Надо ехать, понял Тимур. Может быть, там, на месте, удастся во всем разобраться.

Он взял с собой только Мансура и Байсункара, велев Хандалу и Захиру готовить становище к откочевке.

Въехав в город через Песчаные ворота, он понял, что молившие его о помощи горожане ничуть не преувеличивали размеры волнения и беспорядка, царивших в Кеше. Базар, этот точнейший барометр общественной жизни в любом восточном городе, был пуст. По улицам шныряли какие-то подозрительные люди, возле караван-сараев ревели верблюды. На площади перед цитаделью толкалась довольно многочисленная толпа. Было такое впечатление, что здесь на землю опустилось огромное пылевое облако, на дне которого тремя большими кольцами, одно в другом, кружились в бесконечном танце сотни полторы шиитских дервишей. Они были в треугольных колпаках и изодранных халатах. Почти все босиком. От бесконечных странствий их подошвы сделались тверже бронзы. Их бороды свалялись, как верблюжья грива, глаза лихорадочно блестели; гнусавые песнопения, смешиваясь со слюной, превращались у них на губах в пену еле сдерживаемого бешенства. Они ритмично притопывали и вздымали над головами свои острые, как шило, посохи.