Элена Томсетт - Анжуйский принц. Серия «Закованные в броню»

Давая пример остальным людям Эвелины, он сорвал с головы шляпу и поклонился герцогу.

– С возвращением, ваша светлость.

– Рад тебя видеть, Гунар, – сердечно сказал герцог. – Спасибо, что все это годы ты верно служил моей семье.

– А Зигу Радзивилла не порют! – еще раз посмотрев на герцога, сказал Андрей.

Он взбрыкнулся и выскользнул из рук Эвелины на землю. Подошел, минуя неподвижно стоявших на дороге взрослых, к высокому красивому мужчине в темном походном плаще, который минуту назад сказал потрясающую вещь о том, что он его отец, и выжидающе посмотрел на него снизу вверх.

Герцог присел перед ним и таким же серьезным тоном спросил:

– Что же с ним делают, когда он шкодит?

– Сажают в погреб, – со вздохом сознался Андрей. – Или лишают пирога.

– Ты знаешь, – он секунду подумал, выражение его лица стало озабоченным. – Ты уж лучше меня выпори, хорошо? В погребе темно и скучно, да и пироги я люблю…

Эвелина с острой сердечной болью увидела такую знакомую, полузабытую ослепительную улыбку князя Острожского.

– Ваша карета готова, милостивая пани, – подбежал, кланяясь Эвелине, хозяин почтовой станции.

– Вы едете в Краков? – спросил, поднимаясь, герцог Монлери, обращаясь к Эвелине.

Она растерянно кивнула, не зная как поступить.

– Большая часть моих людей едет верхом, – сказал герцог. – Я оставлю карету и пару надежных людей на почтовой станции. Когда они получат лошадей, они перегонят ее в Краков. Я поеду с вами.

– Вам нет нужды ехать верхом, – сдержанно сказала Эвелина. – В моей карете найдется место и для вас.

– Рана вашей светлости, – заикнулся было камердинер, но герцог выразительно посмотрел на него и он умолк.

– Я поеду верхом, – решительно сказал Монлери.

Он только на секунду представил себе, как он будет сидеть в тесноте кареты, неминуемо касаясь при тряске на ухабах тела этой восхитительно прекрасной женщины, воспоминания о которой преследовали его бессонными ночами в течение пяти лет, и сразу же осознал, что не вынесет этого. Пусть она все еще оставалась его женой, но он не имел права на нее, пока не расскажет ей правды.

– Рана? – между тем переспросила Эвелина, глядя на смешавшегося камердинера, а потом перевела взгляд на герцога. – Вы что же, ранены, князь?

– Пустяки, – заметил герцог. – Всего лишь царапина.

– Но вы повредили вашу старую рану, полученную в сражении шесть лет назад! – пренебрегая гневом герцога, возопил камердинер. – Ваша светлость, будьте же благоразумны!

– О Господи! – светлые глаза Эвелины блеснули негодованием.

– Андрей, а ну-ка быстренько ведите отца в карету, – сказала она, обращаясь к малышу.

Андрей задрал головенку и понимающе посмотрел на герцога, несколько растерянного таким поворотом дела.

– Не стоит спорить с мамой, – проникновенно сказал малыш, беря герцога за руку. – Себе дороже. Пойдемте, сеньор.

Герцог краем глаза успел заметить ухмылки на лицах его людей, постепенно подтянувшихся к карете и слышавших теперь каждое слово их разговора.

– Фабрицио, – приказал он перед тем, как последовать за сыном. – Проследите за тем, чтобы мою карету доставили в Краков. И скажите господину легату, что я сам найду его в городе по приезду. Поднимайте людей, мы отправляемся немедленно.

– Не извольте беспокоиться, ваша светлость, – сказал немолодой усатый итальянец, скрывая улыбку облегчения, увидев, как обернулось дело.

Уже усаживаясь в карету, Эвелина услышала обрывок странного разговора, который велся на итальянском языке.

– Мне остается только признать, что я бы неправ, – негромко сказал одному из людей герцога усатый Фабрицио. – Его герцогиня великолепна! Недаром он помнил ее все это время лучше, чем свое собственное имя. Поначалу он был так плох, что донна Лусия опасалась за его рассудок.

– Все, слава богу, кончилось, и благополучно, – отвечал тот. – Сеньора будет самой прекрасной женщиной при дворе. А пятилетний сын, готовый наследник, это, считай, почти дар Божий для герцога в его положении. Донна Лусия будет в восторге!

Эвелина ничего не поняла, но глубоко задумалась, осознав, что совсем ничего не знает о жизни князя за эти минувшие шесть лет жизни.

Все время, как они сели в карету, Эвелину снова и снова преследовало странное впечатление нереальности происходящего, которое она старательно отгоняла от себя. Разглядывая Острожского из-под полуопущенных ресниц, она пыталась собраться с мыслями и определить, что же так беспокоит ее. Никаких сомнений в том, что перед ней очутился чудесным образом воскресший князь Острожский, у нее не было. Без всяких скидок на время и возраст, это определенно был князь. Он, несомненно, выглядел старше, черты его лица затвердели, стали четкими и жесткими. Густые волнистые волосы по-прежнему достигали лишь ворота камзола и были, по обыкновению, тщательно расчесаны и уложены. В полутьме кареты они казались ей более темными, чем она помнила, отчего лицо князя приобрело некую новую, незнакомую ей прежде изысканность и определенность европейского рыцаря.

Андрей свернулся клубочком, как котенок, на коленях герцога, и вскоре уже счастливо посапывал, подложив под щеку ладошку. Герцог, в свою очередь, внимательно наблюдал за Эвелиной, стараясь угадать ход ее мыслей по ее подвижному лицу.

– Зачем вы едете в Краков? – неожиданно спросил он, застав ее врасплох.

– В Краков? – рассеянно повторила за ним она. – Ну, конечно же, по приказу короля. Не знаю уж, что у них там в Вавеле произошло, но король Владислав не поленился послать в Остроленку самого пана Збигнева Олесницкого, своего личного секретаря. Надеюсь, вы помните Збышко?

Герцог отрицательно покачал головой.

– Увы, нет, моя дорогая.

Эвелина внезапно вспомнила разговор людей герцога у кареты и, с пробежавшим по спине холодком, взглянула в лицо Острожского:

– Вы, что же, в одночасье лишились памяти, князь?

– А что же иное могло так долго держать меня вдали от вас? – голос герцога был тих и мягок, но Эвелина задрожала от дурного предчувствия.

– Шесть лет! – с горечью произнесла она. – Где вы были эти шесть лет, князь? Я уже похоронила и оплакала вас.

Герцог вздохнул и осторожно вытянул вперед затекшие ноги, устраиваясь поудобнее. Эвелина мельком заметила, что на нем, против обыкновения, были высокие, жесткие, европейского покроя, светло-коричневые сапоги со шпорами.

– Все это время я прожил в Италии. Меня доставили в Венецию пять лет назад бесчувственным полутрупом с бумагами на имя европейского рыцаря.

Эвелина в изумлении уставилась на него своими большими серо-голубыми глазами, в которых застыли недоумение и вопрос:

– Но вы-то знали, кто вы такой?