Валерий Есенков - Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

Таким образом, ему удается собрать все русские земли, от Днестра и Сана до Луги, Мсты, Волхова и Невы и Белого озера, от Буга, Западной Двины, Десны и Семи до Верхней Волги, от Оки и Сожи до течения реки Рось. Его усилиями Русь стоит на всех торговых путях с Севера на Юг и с Востока на Запад. С этого дня Русская земля, своей волей, а больше неволей, превращается в центр всех сношений между Европой и Азией. Отныне от неё в значительной мере зависит процветание или упадок множества городов, включая Краков, Прагу и города балтийского побережья. С русским князем уже нельзя не считаться. Его боятся, его уважают. С Владимиром вынуждены установить дружеские отношения и Болеслав польский, и Стефан венгерский, и Андрих чешский, «и бе мир межю ими и любы». Но точно так же с этого дня вся Европа готова в подходящий момент соединиться и обрушиться на Русскую землю, чтобы взять в свои руки то центральное место, которое занимает она.

Пространство найдено. Положение утверждено. В расширении Русская земля не нуждается. Открытой остается только граница на юге, со стороны степи, где кочуют тюркские племена печенегов и то и дело перекрывают легендарный торговый путь «из варяг в греки». Туда должен теперь устремится Владимир, уже доказавший на деле, что он человек государственный.

Тем не менее он совершает как будто ненужный поход на Болгарию, который монах-летописец по каким-то причинам, скрытым от нас, изображает и вовсе глупым. В самом деле, поначалу поход выглядит очень серьезно. Владимир ведет с собой не только дружину, киевский полк и полк новгородцев во главе всё с тем же дядей Добрыней, но привлекает ещё и орду кочевников-торков, причем русские в ладьях спускаются вниз по Днепру и направляются в Болгарию вдоль берега Черного моря, а конница торков сопровождает их берегом моря. «И победил болгар». Далее монах-летописец излагает несомненную чушь. Добрыня, его воевода, Владимиру будто бы говорит:

– Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не давать – пойдем, поищем себе лапотников.

Выходит, до того дня не было никаких связей с Болгарией, не велась торговля, не приходили на Русь проповедники, не приносили славянскую письменность и первые рукописные книги, Святослав не намеревался превратить её в центр громадного Русского государства и не бился там с византийцами, и вот только теперь в первый раз русские увидел болгар и узнали, что ходят те в сапогах. С тем и уходят, заключив с болгарами мир, почему-то сверх меры прочный, о чем болгары говорят явно с торжественным пафосом, точно у них ум за разум заходит от счастья:

– Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель тонуть.

Монах-летописец усердно изображает Владимира обыкновенным бандитом, который помышляет только о том, как бы успешней ограбить соседа и наложить на него как можно больше даней и пошлин. Врет монах-летописец недаром. Человек фанатичный, но немудрящий, он тут же невольно и проговаривается, уверяя потомков, что год спустя болгары направляют в Киев своих проповедников «магометанской веры».

Пером монаха-летописца явным образом водит религиозная ненависть. Какая может быть у болгар магометанская вера? Болгары давным-давно приняли христианство, причем приняли его из Восточной Римской империи. Монах-летописец не знает об этом, точно так же, как Владимир не знает о жизни и быте болгар? Знает, конечно, тем не менее врет во все тяжкие, таким образом передавая слова проповедников:

– Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь. Уверуй в закон наш и поклонись Магомету.

Владимир не только выслушивает всю эту дичь, но и сам будто бы знает, что перед ним мусульмане, о которых он тоже будто бы слышит впервые, а потому задает проповедникам из православной Болгарии дурацкий вопрос:

– А в чем ваша вера?

И фантастические болгары, которых отчего-то не переносит монах-летописец, плетут ещё большую дичь:

– Веруем в Бога, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую и будет ему женой. Здесь же следует невозбранно предаваться всякому блуд. Если кто беден на этом свете, то и на том.

Видимо, на этом его фантазия истощается, и монах-летописец просто бранится:

«И другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно».

Владимир будто бы слушает их с удовольствием, потому что сам любит блуд, потому что «наложниц было у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое, и был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц», однако не любо ему обрезание и воздержание от вина и свинины. По этому поводу он будто бы произносит явно выдуманные слова, которые и по сей день гуляют по просторам веселой Руси:

– Руси есть веселие питии, не можем без этого быть.

Тут в летописи является что-то похожее на карнавал. Точно ошпаренные болгарами, проповедники следуют один за другим, все примитивные, глупые, пошлые как на подбор, явно презренные в глазах православного летописца.

Разумеется, приходят католики и говорят:

– Так говорит тебе папа: «Земля твоя такая же, как и наша, а вера наша не похожа на твою, так как наша вера – свет. Поклоняемся мы Богу, который сотворил небо и землю, звезды и месяц и всё, что дышит, а ваши боги – просто дерево».

Владимир будто и их вопрошает:

– В чем заповедь ваша?

Отвечают не о духе, не о свете в душе, отвечают о пошлом:

– Пост по силе. «Если кто пьет или ест, то это во славу Божию», – как сказал учитель наш Павел.

Владимир выпроваживает и их, как-то странно отзываясь не то по поводу поста, не то по поводу еды и питья:

– Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого.

Понятно, что не хватает только евреев. Евреи приходят и говорят:

– Слышали мы, что приходил болгары и христиане, каждый уча тебя своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого бога Авраама, Исаака и Иакова.

Владимир интересуется:

– Каков ваш закон?

– Обрезываться. Не есть свинины и зайчатины. Блюсти субботу.

– А где земля ваша?

– В Иерусалиме.

– Точно ли она там?

– Разгневался бог за отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам.

– Как же вы иных учите, а сами богом отвергнуты и рассеяны? Если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?

Последним является философ из Греции, который уже откуда-то знает о проповедниках. Так прямо и говорит: