Лейла Салем - Два брата: век опричнины

– Коль ты, матушка, вышла не по любви, а по тебованию родителей, то не стоит тебе рушить и мою жизнь. Запомни: никогда я не женюсь на нелюбимой. Слышишь: НИКОГДА! Не желаю полжизни положить лишь на то, чтобы постараться полюбить нежеланную мною.

– Но, Сашенька, в тебе говорит лишь молодость да горячая кровь. Остынь, у тебя есть время еще все обдумать. Не бросайся в омут с головой. Прошу тебя!

Александр резко обернулся: глаза налиты кровью, щеки пылают от гнева. Покачав головой, он проговорил:

– Оставь меня, старуха! Не лезь в мою жизнь.

Женщина медленно поднялась и опустила голову. Слова сына больно ранили ее сердце, от обиды на глазах выступили слезы. Правой рукой она смахнула катившуюся по щекам капли. Пройдя к двери, Марфа Егоровна потянула за ручку, но, подумав какое-то время, тихо промолвила:

– Я желаю тебе счастья, сын мой. Да будет так, как ты хочешь, – и больше не глядя на него, вышла из горницы, даже дверь за собой не прикрыла.

Александр стоял в нерешительности. Он осознал, какую обиду причинил той, что любила его больше жизни, той, которая когда-то носила его на руках, ночами не спала, сидя подле его колыбельки. Теперь, когда пришла пора ответить взаимностью, он горько обидел мать, не подумав о сказанных словах. Но бежать следом за ней, упасть в ноги, попросить прощение не решился, уж слишком был горд нравом.

На следующий день Александр не остался дома вместе с матерью и братом, а ускакал с отцом якобы на охоту, но куда на самом деле поехали они, того никто не знал. Никита Федорович, весь в черном, с прицепленной собачьей головой к седлу, гнал коня что есть мочи. За ним цепочкой мчались верные Путята, Петр, сын Александр и новый соратник Каллистрат – юноша с крутым нравом. Выехав к небольшому поселению, всадники натянули поводья. Князь поставил руку козырьком, прикрываясь от солнечных лучей, ища глазами что-то на дальнем пригорке. Наконец, он заметил крышу высокого дома, что стоял в стороне от остальных домишек поменьше. Мужчина гаркнул и сплюнул на землю, затем хлестнул коня и помчался дальше, оставляя за собой тучу пыли.

Вскоре они подъехали к тому самому дому, что виднелся на горизонте. Дом был окружен высоким забором, на котором выцвела и потрескалась от времени краска, двор порос травой и сорняком, а из окна доносились детские возгласы и крики. Никита Федорович по-молодецки соскочил с коня и потуже затянул кушак, поправив под ним булат в ножнах.

– Идемте, – махнул он рукой своим ступникам и первым прошел к дому, толкнув входную дверь ногой.

Первое время его глаза ничего не видели в полутемной комнате, привыкшие к яркому дневному свету. Наконец, князь заметил длинный стол, три скамьи и троих детей, что отнимали друг у друга игрушки. В углу сидела, склонившись над младенцем, худая женщина. Не сразу обратила она внимание на вошедших, не сразу расслышала посреди детского крика мужской голос. Первая подала голос девочка лет шести с беленькими косичками. Она вскочила и, подбежав к матери, воскликнула:

– Мама, смотри, дяди пришли!

Женщина резко вскочила на ноги, прижав плотнее младенца к своей груди. Тот, явно почувствовав материнский испуг, проснулся и закричал громким голосом. Остальные дети забежали в угол и спрятались за скамьи.

– Как поживаешь, хозяюшка? – с поклоном спросил Никита Федорович, забавляясь ее испугом.

Женщина оглядела вошедших: все они были рослые и широкоплечие, от таких и не спастись.

– Грех жаловаться. Мы живы и слава Богу, – только и нашла что ответить.

Князь решительной походкой, словно был хозяином этого дома, прошел к столу и развалился на скамье. Его рука сама потянулась к кувшину и налила из него воды в кружку. Залпом осушив ее, мужчина вытер тыльной стороной ладони мокрые губы и усы, затем положил булат на стол и спросил:

– Муж-то где?

Женщина глубоко вздохнула, комок рыданий туго стянул горло. Она силилась сдержать слезы, но не смогла. Дрожащим голосом ответила:

– Был когда-то муж, да теперь не с нами, а… – не договорив, она бессильно упала на скамью и заплакала.

Четверо мужчин, загородив весь проход, смотрели на нее плачущую и усмехались: не затем сюда пришли, дабы успокаивать несчастную вдову.

– Можешь не отвечать, – махнул в ее сторону рукой Никита Федорович, – знаю, где сейчас супруг твой. А вот воротился к тебе я не спроста. Хочешь знать, почему?

Женщина вздрогнула: она узнала этот голос, узнала. Каждый раз, открывая утром глаза, она молилась, чтобы лиходей не ворочался снова к ней, но увы, должно быть, такая у нее судьба нелегкая. Чего еще им нужно? Все, что было, они забрали себе, лишив ее и детей кормильца, денег, еды. Ничего не оставили. Так что еще им нужно?

– Супруг твой некогда задолжал мне, верно говорю?

Женщина кивнула головой.

– Верно. Все, что я забрал себе, то было мое, не ваше. Теперь вопрос: почто ты, ведьма окаянная, прошение на имя мое писала, а? Думала, не узнаю об этом? Сыну моему старшему на меня жаловалась, да? Но тот и правда глупцом оказался, вместе с Иваном Семеновичем татя в дом мой прислал, да мои люди вовремя спохватились. И знаешь, что я сделал с ними со всеми? Расскажу: татя убил мой верный соратник Путята, купец оказался без жены да еще калекой, теперь подсригшийся в монахи, а Андрея я сам лично проучил. Теперь ты поняла, во что ввязалась твоя пустая голова?

Женщина вздрогнула, все ее тело покрылось холодным потом. В углу заплакали дети. Никита Федорович встал и со всей силой ударил по столу, кувшин покатился и упал на пол, разбившись в дребезги. Он одним взмахом руки подал знак своим людям и те, посмеивались стали приближаться к несчастной, у которой на руках плакал ребенок. Первым подошел Каллистрат, высокий, тонкий, молодой. Глянув на женщину, он подмигнул Путяте и проговорил:

– «Медведь», как тебе баба, а? Это по твоей части.

Путята вплотную подошел к ней, долгим пристальным взглядом оглядывал ее худое от недоедание тело, впалые бледные щеки, потрескивающиеся губы, длинную темную косу. Ощупав ее своими большими руками, он разочаровано фыркнул и махнул рукой:

– А, не нужна мне такая. Худая как скелет, даже пощупать нечего, да и на лицо страшна. Забирай себе, коль хочется.

Женщина при этих словах вскрикнула, прижала младенца к себе. Нет, лучше умереть, но не дать тело свое на поругание лиходеям безбожным. Никита Федорович подошел к ней и с грозным видом протянул руки:

– Отдай мне младенца!

– Нет, ни за что! Лучше убейте прямо сейчас, но ни я, ни мои дети не попадут к вам в лапы!

– Смотри-ка, как наша курочка заговорила, – с усмешкой проговорил Каллистрат, но князь даже не обратил на него внимания.

– Последний раз повторяю: отдай мне ребенка или же я убью его на твоих глазах!