Станислав Козлов - В логове зверя. Часть 2. Война и детство

– Должны, пап, не должны, а миномёт, вон, припёрли – погляди-ка на него.

Отец поглядел. Немецкий миномёт валялся на том же месте.

То, что и нас тоже могут убить, нам в голову почему-то не приходило… В кинофильмах убитыми оказывались преимущественно немцы. Вдоль дорог иногда встречались валяющиеся трупы, но и они тоже были немецкими. Из этого следовал вполне «логичный» вывод: если мы их победили, то и мёртвыми могут быть только они. А точнее – мы никаких выводов ни из чего не делали, потому что ни о каких убийствах и не думали. Просто хотели пострелять по «фрицам». Они все, от мала до велика и не взирая на пол, были «фрицами». Правда, чего греха таить, в воображении своём мы видели, как падают под пулями наши противники… Воображением всё и окончилось. Пули остались в патронах, обе стороны – в живых и относительно невредимых. Нас развели в разные стороны. Никогда позже во все годы в Германии никто из нас в дипломатические контакты с немецкими сверстниками не входил. Особых драк не случалось, но и дружбы не водилось никакой. Мы считали немцев врагами вплоть до возвращения на родину. Да и сейчас, когда и прежние страсти давно улеглись, и враждебное настроение растворилось во времени, а всё же при словах Германия, немец, фашист в подспудной глубине души ржавой, но всё ещё колючей проволокой шевелится неприязненная память… Да как ей и не шевелиться.

Полвека спустя, Стасик, уже Станислав Николаевич, уже начальник управления по делам молодёжи при районной администрации, при встрече с делегацией немецких деятелей молодёжной политики задаст вполне естественный, для него, вопрос: «А какая у вас ведётся патриотическая работа с молодёжью?» Формула вопроса вызвала искреннее недоумение немце – немцы не поняли. Не перевод оказался непонятным, а сама суть вопроса. Пришлось разъяснить на примере наших усилий сохранить в памяти потомков все ужасы прошедшей войны и подвиги наших солдат. Разобравшись что к чему, глава делегации мгновенно, решительно и даже резко среагировал: нет у нас никакой такой патриотической работы, быть не может и не должно. «Зачем?» – спросил он недоумённо: – «Ведь война давно окончилась. Мы живём мирной жизнью и не хотим больше никаких войн…» Продолжать эту тему немец больше не захотел. А Станиславу Николаевичу подумалось, что Гитлер именно на патриотические чувства опираясь, как на надёжную опору, и поднялся к власти вполне законным и мирным путём, под восторженные вопли осчастливленных соотечественников… Искренне ли говорил тот лидер германской молодёжной политики? Может быть, он воспринял вопрос как провокацию? Ведь не так уж и давно в нашей стране всерьёз говорилось о реваншистских поползновениях Западной Германии… Заподозрить мог немец: скажи он, что у них тоже ведётся патриотическая работа на примере… А вот на каком примере, если Германия в XX веке вела только захватнические войны? Нет уж, лучше сказать, что нет там у них никакой патриотических поползновений. Да им и похвастаться нечем для поднятия патриотического духа – не хватило его у них для победы. Концлагеря, газовые камеры, миллионы убитых и тысячи разрушенных городов в начатой Германией мировой войне – слабенький повод для патриотизма. Вот если бы они победили…

Кстати сказать, был тот лидер молодёжной немецкой политики вполне почтенного возраста: или пред, или уже пенсионного… Не с ним ли скрестили мы палки и булыжники в Мезеритце и едва не перестреляли друга?

«Там Зою убили». Приказ поджигать. Берия против. Внезапная бомбёжка.

Пулемёт вместо будильника. «Победа!» Русские песни. На банкет в ночных

сорочках. Список посуды. Чёрный халат.

Один из немецких военных складов переоборудовали во временное подобие клуба. Располагалось подобие в глубоком подвале, было довольно обширно и вполне мрачно. Серые стены снаружи, серые стены внутри, серая лестница, ведущая вниз, такого же цвета потолок и, кажется, воздух тоже серый. Склад, одним словом. Возможно, и бомбоубежище, по совместительству. Можно было бы, наверное, подыскать более светлое и оптимистическое помещение где-нибудь в другом месте, но в воздухе продолжала действовать немецкая авиация. Особенно по ночам. А быть разбомбленным накануне победы, да ещё во время киносеанса, никому не хотелось. Поэтому и предпочли укрыться поглубже, на всякий случай.

Впоследствии довелось прочитать в одном из исследований, что гитлеровская авиация в последние дни войны бездействовала – не осталось горючего для моторов. Да, на германских аэродромах находились целёхонькие, почти или даже совсем новенькие, немецкие военные самолёты, стоящие в ряд, как на смотру перед парадом. Вид у них, действительно, был такой, словно они и в самом деле простояли на своих местах без употребления много времени. Но в конце апреля 1945 года на крышах домов вокруг расположения воинских частей в Мезеритце недоверчиво смотрели нацеленные в чужое небо зенитные пулемёты, а в окрестностях городка – зенитные орудия. Предосторожность вполне оправданная: с неба нередко зловеще и угрожающе прессовал землю гул невидимых в ночной слепоте самолётов: мы ещё живы, мы ещё повоюем, мы ещё убьём вас… Наши войска уже штурмовали Берлин, но враг продолжал огрызаться на всём, доступном обломкам его всё ещё острых клыков, пространстве.

Война, начатая Германией, превратилась в свою противоположность: теперь Россия стояла на пороге её столицы так же, как в 41-м году предвкушали близкую победу замерзающие гитлеровцы возле тёплых дверей Москвы. Столица России сжалась, ощетинилась, выставила навстречу тевтонам щиты и мечи, не потеряла мужества и надежды, и не только выстояла, но и вынудила отступить тех, кто уже имел на руках билеты на парад победы немецкой армии у стен московского кремля. Немцы тоже надеялись. Только уже на чудо. На обломки берлинских улиц текла человеческая кровь. Накануне первомая – не до праздников. Но по какому-то поводу в бомбоубежечном «клубе» вдруг решили показать кино. Кино – чудо. В свои почтенные почти семь лет уже я умел читать, разбирать и собирать оружие, довольно сносно разбирался в нём, мог и пострелять, но кинофильма не видел ни одного. Предстоял первый в жизни киносеанс. Событие.

В клуб шествовали торжественно всей семьёй. Отец, как всегда, в форме с пистолетом на ремне, мама надела свой лучший, он же худший и единственный, многострадальный чёрный халат… Только в этом халате я её и помню в то время. По логике, у неё должна была быть ещё какая-нибудь верхняя одежда. Но логика логикой, а ничего другого на ней не замечалось. Служила она в штабе вольнонаёмной, а вольнонаёмным военная форма не полагалась. Я украшал планету, и себя на ней, короткими штанишками с двумя лямочками, накинутыми на плечи; чулками, которые терпеть не мог, считая их сугубо девчачьей «формой одежды», и чём-то вроде сандалий на ногах. Обувка эта имела зловредное свойство вбирать в себя все мелкие острые камешки, попадавшие ей на дороге и даже те, что валялись в стороне, и пребольно колоть подошвы моих ног. Приходилось то и дело останавливаться, снимать, вытряхивать, и топать дальше – до следующего камешка. Неприятное занятие это нарушало торжественность шествия, но настроения не сбивало.