Елизавета Тихонова - Распахнутые двери. Рассказы и рассказики о хороших людях

Еще я играла с соседским мишкой. Мишка – это не мальчик, мишка – это медвежонок, настоящий бурый медвежонок из леса. Совсем ручной, маленький, забавный. Я приходила к соседям в гости, и мы с мишкой подолгу валялись на полу, играли, смеялись. Такой у меня был пушистый друг.

Самое лучшее камчатское воспоминание – папа и гейзеры. Гейзер – это такой горячий фонтан, бьющий из-под земли. Папа брал меня на руки, мы с ним спускались в гейзерное озерцо, садились, он придерживал меня коленями, и мы сидели так долго-долго. Папа рассказывал истории, я слушала, мы смеялись и были вдвоем, только вдвоем.

Потом мы уехали назад в Москву, а папа остался на Камчатке. И они потом долго мне снились – папа, Камчатка, Джек…

Рос я в деревне, в очень бедной семье – отец погиб на фронте, мама одна тянула четверых детей.

В десять лет меня, как сына погибшего солдата, зачислили в Тамбовское суворовское училище, и это спасло меня от верной смерти. Тогда годы были лихие, послевоенные, шпаны много, могли убить просто так, ни за что. На нашей улице парнишка жил, мой полный тезка, тоже Вова Тюрин… да у нас полдеревни было Тюриных, и чтоб не путаться, у всех семей прозвища были. Нас звали – Микулята: возьми у Микулят, пойди к Микулятам… Откуда пошло – бог весть. У моего приятеля Толика было прозвище Гопич, а у его семьи, если мне не изменяет память – Веселкины.

Так вот, про тезку моего. Затащили его на глубину и утопили. Просто так, ради забавы. Я поэтому вместе со всеми купаться на Цну не ходил – боялся. Ходил один, рано утром, пока никого нет – плавать учился. Потихоньку, у берега, по-собачьи – так сам и поплыл.

Ну вот, поступил я в суворовское. Там сразу определили, у кого какие склонности, у меня хороший слух обнаружился, и мне было предписано заниматься музыкой.

Все ребята во дворе в футбол гоняют в свободное время, а я за пианино сиди – тына-тына. Тоска. И не забалуешь – офицер-педагог рядом, задания дает, пальцы ставит. Так я промучился кое-как с музыкой несколько лет, а потом поехал к сестре Кате на каникулы в Москву. Катя училась в МГУ на журфаке и жила в общежитии. Москва меня, конечно, ошеломила – большие дома, широкие улицы, много людей. Но главное мое потрясение было впереди.

Сидим мы с Катей как-то в общежитской комнате, и вдруг по радио начинают передавать концерт классической музыки. Катя мне говорит: «Вот, Вова, послушай, это очень хорошее произведение – „Интродукция и рондо-каприччиозо“ Сен-Санса». Я по армейской маршевой привычке сунулся сделать громче, но Катя меня остановила – эту музыку надо слушать тихо.

И все, я пропал. Сен-Санс затянул меня в пучину классической музыки.

Я вырос, записался в музыкальную школу для взрослых, купил аккордеон, научился играть. Выступал с оркестром в Измайловском парке, собрал небольшую коллекцию пластинок любимых композиторов – Чайковского, Свиридова, Сарасате…

Я не стал военным, не стал и музыкантом. Но музыка всегда рядом со мной, всю мою жизнь. Спасибо сестре Кате и Камилю Сен-Сансу.

Прекрасно, когда в жизни человека есть любовь. Интересно, как человек с ней встречается? Любовь с первого взгляда – верите ли вы в нее?

Мама с папой познакомились в больнице со странным названием ЦНИИПП.

(Казенное и какое-то противное название, совершенно не подходящее для места, где живет любовь, позже получило более приятное и домашнее прозвище – Кырло-Мырло, в честь Карла Маркса, имя которого одно время носила больница).

Я часто представляла себе, когда эта самая любовь заставила их сердца учащенно биться?

Может, когда они оба лежали на холодных каталках в предоперационном коридоре?

Мама подмигивает и подбадривает папу: мол, не бойся! Все будет в порядке!

А папа дрожит от страха, он панически боится любых медицинских манипуляций, но голос мамы так спокоен, что папа начинает верить: все именно так и будет!

А может, тогда, когда папа на спор (не ударять же в грязь лицом перед такой веселой и самоуверенной девчонкой?) проходит лужу на одних руках? Никто не может, а он смог! Да он вообще может многое! Играть на аккордеоне, сочинять музыку, разговаривать на немецком языке (немного позже, когда папа начинает ухаживать за мамой, они идут в Большой театр. Рядом с ними сидят немцы, которые не понимают, что происходит на сцене. Папа переводит, а мама необычайно горда! Конечно, ее немного смущают носки, один черный, другой зеленый, торчащие из-под брючин ее избранника. Но цвета папа будет путать всю жизнь, это такая мелочь, которую мама научится быстро контролировать фразой: «Володь, носки проверил?»).

У нас хранится фотография той поры: молодые парни и девушки в одинаковых полосатых пижамах сидят на больничной скамейке и заливисто хохочут. Ноги вытянуты – попробуй, согни их, если они в гипсе. Нет, смех, конечно, не слышно, но он везде: в глазах, в улыбках, да даже в этих самых полосатых «штанишах».

Все-таки я уверена, что любовь подтолкнула их друг к другу во время долгих разговоров: о детстве, об интернате и суворовском училище, о семье и будущем.

Именно во время них мама поняла, что папа очень надежный. А папа не сомневался, что нашел самую мудрую, верную и безгранично добрую маму их общим детям.

Так что нет никакой любви с первого взгляда. А с первого слова есть. Я уверена. Иначе и быть не может.

Мне кажется, что самое важное – в деталях. Я не могу рассказать настоящую историю, но могу вспомнить моменты и кусочки, которые похожи на стеклышки калейдоскопа.

…как мы с ними едем на дачу, и останавливаемся у Макдональдса. И ТАМ МНЕ ПОКУПАЮТ ХЭППИ МИЛ! (в машине я так много болтаю и пою, что в итоге бабанюшка и дедоушек придумывают «минуту молчания» – это значит, что рядом с памятником погибшим на войне надо молчать. Вот я и молчу гораздо больше минуты).

…как бабушка и дедушка дарят мне объемную открытку, сделанную из моей фотографии (на ней я глажу козочку).

…как бабушка дает мне шкатулку с бусами, и я надеваю их все, потому что очень красиво.