Николя Бюри - Камень соблазна

Я наспех обнял Жерара Ковена и отправился в путь, даже не обернувшись. Свое стоическое поведение я обдумал заранее. Оно скрывало великую радость избавления от отцовского надзора.

На площади Хлебного рынка собрались молодые люди с узлами и дорожными мешками. В центре стоял Ги и, отчаянно размахивая тощими руками, давал наставления для похода.

– Когда мы тронемся в путь, вы будете делать то, что я вам говорю… С этой минуты в дороге я король, а вы мои подданные… Дорога полна опасностей, но, если вы, мальцы, будете меня слушаться, я вас защищу!

Завершив свое обращение, Ги слез с бочки, на которую взгромоздился, и обнаружил в толпе меня.

– Отлично, Жан! Значит, ты решил присоединиться к нам?

– Если ты не против… Отец говорит, что лучше путешествовать в компании с другими мальчиками.

– Отлично, мой маленький кузен, через три дня мы будем в Париже… Надеюсь, ты слышал мои условия, а? Я главный, но ты не будешь любимчиком только на том основании, что ты мой кузен, а твой отец немного помогал мне… Я самый старший, значит, командую я.

Я согласился, довольный тем, что поход возглавит исполненный решимости предводитель. Взвалив на спину свои вещи, мы затопали по каменистой дороге.

Солнце показывало полдень; вдалеке мы увидели толстые стены города, первого на нашем пути. С самого утра мы шли быстро. Теперь Ги велел нам замедлить шаг.

– Превосходно… Молодые люди вроде нас не станут тратить денежки, едва у них засосет под ложечкой. Нас ждет Париж. Нам дорог каждый грош. Если сегодня вечером мы захотим поесть, придется попросить жратвы у местных крестьян. Но просто так ничего не получишь. Значит… Жан! Почему бы тебе не станцевать на площади перед церковью? А еще ты можешь спеть, дать горожанам еще один повод бросить нам несколько су… Ты же знаешь, как я хочу гордиться тобой, кузен.

– Но я не умею танцевать, – заметил я.

По его мнению, я только и умел, что гнусить на латыни, возвещая спасение праведникам!

– Да уж, наш Жан может и умеет говорить с невеждами, – заверил Ги остальных мальчишек.

Я попытался возразить, но он отвел меня в сторону.

– Жан, не заставляй меня обходиться с тобой по-плохому. Ты знаешь, что должен сделать, давай соображай!

Я бросил тревожный взор в сторону остальных мальчишек.

По дороге я отчаянно пытался придумать заслуживающую вознаграждения речь, сценку или проповедь, но в голову ничего не лезло. За те четверть туаза, что отделяли дерево, возле которого облегчались мои товарищи, от города, я осознал, что хоть и учился больше всех, однако не умею делать ничего, что бы заслуживало оплаты. Какая жалость! Мне хотелось плакать. У меня подкашивались ноги. В таком случае, подумал я, может, лучше надавить на жалость?

Рыночная площадь, бурлящая и пестрая, была забита до отказа. Прилавки ломились от сыров и мяса. Рядом, заглядывая в рот коровам и быкам, бранились барышники. Какой-то знатный господин верхом прокладывал дорогу среди торговцев. Те снимали шляпу, кланялись, а затем принимались расхваливать свой товар.

Заняв место возле ступеней церкви, я попытался спеть, но от страха не смог выдавить ни слова. Тогда я заскакал, пытаясь изобразить что-то вроде гальярды, хотя это наверняка больше напоминало пляску святого Вита. И даже запел, если назвать песней едва слышные бессвязные слова, сопровождавшие мои скачки.

Во что он играет, что изображает, чего ему надо? – говорили устремленные на меня взоры. Смеется он, что ли, или он сумасшедший, больной или, может, заразный? – спрашивали зеваки, купцы и клирики. Похоже, никто не мог понять мое сомнительное выступление. Мне казалось, что они вполне могли бы им пренебречь, но в них пробудились некие подозрения, и я почувствовал, что они могут на меня наброситься. Бездарный, без шутовского костюма, я походил скорее на одержимого, чем на артиста. Когда я встретился взглядом с одним из зрителей, тот отвернулся, словно от плохой приметы, падали или человека с дурным глазом. И тогда крестьяне завопили, чтобы я прекратил терзать им уши и шел кривляться в другое место. Но тут уж меня одолела гордыня, и я упрямо продолжил распевать еще громче, рискуя вывести их из себя. Они не заставили себя долго ждать. Какой-то деревенщина запустил в меня гнилой луковицей. Постаравшись улыбнуться, я громко поблагодарил его. Продолжая танцевать, подобрал сей скудный харч. На мой взгляд, это был храбрый поступок.

Люди забавлялись и потешались, одновременно раззадориваясь и распаляясь. Из такой смеси образуется самоуничижение. Меня закидывали подпорченным съестным. Внезапно резкая боль пронзила правый глаз. Кость от окорока положила конец моему отчаянному сражению с толпой.

Я упал на землю. Подскочившие мальчишки принялись меня колотить.

В общем-то я мог их понять.

Приволакивая ногу, окровавленный, в разорванных штанах, я вернулся, воображая, как за моей спиной Левиафан истребляет этот мерзкий город.

Ги ждал меня, приняв позу деспота.

Я протянул ему сморщенный лук-порей, достал из кармана морковку и две картофелины.

– И что? Это все?

– Да. Если хочешь еще, иди туда сам! Я больше не буду танцевать, никогда не буду, и петь больше тоже не буду, от музыки мне становится дурно!

Он отвесил мне такую оплеуху, что я упал на землю. Он велел мне подняться и отважиться повторить свои слова. Я повторил, еще более убедительно и более зло. И он снова ударил меня. Подобрав палку, я принял вызов. Мальчишки замерли, опасаясь, что Ги, наказывая меня за сопротивление, забьет меня до смерти.

Но он примирительно поднял руку. Улыбнулся, не разжимая губ. Повернулся к остальным:

– У нашего Жана твердый характер. Вот таким и надо быть, славным малым, умеющим смотреть в лицо опасности.

Я зашатался и рухнул на землю.

С приближением ночи мы поднялись на вершину холма и развели костер под ветвями огромного дуба. На палке, словно на вертеле, крутился гусь. Помочившись у подножия холма, я с улыбкой смотрел на силуэты друзей, вырисовывавшиеся на фоне ясного неба. Я вернулся к ним. Ги хвалил нашего товарища, которому в голову пришла удачная мысль украсть гуся и кувшин церковного вина. Он сделал мне знак сесть рядом с ним. Пообещал отныне давать мне только те задания, которые соответствуют моим способностям, иначе говоря, побираться мне больше не придется.

Сидя у костра, многие вычесывали вшей, бросая паразитов в огонь. Лопаясь, они превращались в крошечные искорки, и мы смеялись.

Колючий ветер обдувал пригорок. Прислонившись к дереву, я дрожал от холода и с грустью размышлял о своем положении. Мне было горько от того, что наше путешествие не стало той таинственной процессией, которую я себе воображал. Молодые люди, молча идущие друг за другом, при взгляде на которых сразу ясно, что на них возложена тайная миссия. Но зато я почувствовал вкус к риску, даже к опасности.