Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

Командир орудия, припав к прицелу, увидел в перекрестье танк:

─ Чего встали, гробину твою! Гони снаряды в казенник!

Башкин по печали произнес:

─ Убит он, товарищ командир!

Протерев глаза от порохового дыма, Ершов оглянулся. И печально посмотрел на взгорок, где в луже крови, на траве, широко раскинув руки, лежал, скорчившись, Степан Банников. Он прислонил голову к обугленной березе. Горячие осколки разнесли затылок, лицо было бледное, без кровинки, но спокойное и красивое, брови нахмурены, ясные глаза смотрели в небо с интересом, с изумлением, словно в последнее мгновение увидели солнце и клином летящих журавлей и все еще радовались их необычно благословенному полету в дальней синеве. Несли в себе свет жизни. Не было в глазах гибельной пустоты. «Хорошо умер, ─ невольно подумал командир. ─ Умер, не почувствовав смерти».

Еще один снаряд громом разорвал землю около бруствера.

Командир, как очнулся, взревел:

─ Решили добить, дикари двадцатого века! Врешь! Не возьмешь!

Он посмотрел в бинокль на поле битвы. Увидел, как в котловине у танка собрались немецкие автоматчики, оттуда и стреляли по его орудию! Немцы уже бежали в атаку, на высоту, рассеивая во все пространство гибельные светящиеся трассы.

Ершов повернулся, спросил:

─ Александр, можешь заряжать?

─ Учен, товарищ командир! ─ подтянулся воин.

─ Тогда не стой, как огородное пугало! Заряжать осколочными! Будем бить по пехоте! Отсекать ее от танков!

И сам себе стал командовать:

─ Огонь! Огонь!

Башкин еле успевал в спешке загонять снаряд за снарядом в прокрустово ложе казенника, руки его дрожали от нервного волнения, глаза заливал пот, гимнастерка была вся просолена, густо белела присевшими голубями на спине. Мучила усталость. Но он ничего не чувствовал, кроме ликования боя. Он понимал: идет смертельная дуэль с танками! Возможно, его последняя. Слишком уж велико наступающее немецкое воинство, лезущее на батарею с упрямым желанием ее уничтожить. Враг не считался с потерями. Все поле сражения было усеяно убитыми. Бесконечными земными кострами горели танки!

Но атака шла за атакою! Вражеская артиллерия вела прицельный огонь. Земля у батареи, где воевал Александр Башкин, была вся изрыта воронками; землянки, блиндажи разрушены. Сраженные пулями, падали убитые, раненые. На всю роту капитана Ивана Мороза остались только две пушки.

Но артиллеристы билось героями.

Героем дрался и Башкин. Он старался, как мог. Но снова не угодил командиру орудия.

─ Как заряжаешь, душа дьявольская? ─ ожесточенно выдохнул он, с трудом разлепляя ссохшиеся от жажды губы, заметив, что новичок-артиллерист Башкин, тяжело дыша, стоял среди стреляных гильз, держал снаряд, растерянно посмотрел:

─ По уставу заряжаю, по науке.

─ На колени привстань! ─ обозлился его недогадливости сержант. ─ Нельзя заряжать, не пригибаясь. Собьют, не успеешь маму вспомнить! Теперь разобрал, гробину твою? Ты что, от пули заговорен?

Неожиданно наводчик Павел Куликов, оторвавшись от прицела, испуганно вскрикнул:

─ Командир, танк на наше орудие мчит!

Михаил Ершов припал к панораме, и тоже сильно побледнел.

Из близкого соснового урочища, варварски, внезапно, вырвался тяжелый танк. Он, зловеще лязгая стальными гусеницами, устремился на редут Ершова, на ходу разворачивая башню и ствол орудия, из какого через мгновение должен полыхнуть огонь, разнести в клочья людей и пушку.

Командир орудия не стал скрывать опасность:

─ Мчит наша смерть. Или мы или он!

Он вскричал:

─ Александр, гробина твою, чего стоишь, как огородное пугало? Снаряд в казенник на танк! Живо!

Из пушки полыхнул оскал пламени! Было послано еще три снаряда! Но танк-крестоносец шел и шел. Как заколдованный.

Он тоже выстрелил, и тоже снаряд промчался мимо, прямо над головою артиллеристов!

Дуэль не получалась. Танк-крестоносец мчал по кочкам, прицельно выстрелить на ходу, было нельзя. И нельзя остановиться, дабы хорошо прицелиться! В мгновение расстреляют! И танк-крестоносец решил на скорости вдавить в землю, растоптать орудие Михаила Ершова, вогнать в землю, в могилу.

Александр Башкин все понял. Такая горько-трагическая ситуация складывалась не раз в Смоленском сражении. Он схватил связку гранат и быстро устремился по ходу сообщения к дерзкому рыцарю-крестоносцу. Бежал, тесно прижимаясь к земляной стене траншеи. Он строго понимал свою ответственность. Понимал и то, что на войне убивают! Без жертв она не бывает. Но одно дело, когда гибнешь в бою, не видя летящей пули, летящей гибели. И другое дело, когда видишь эту смерть. Глаза в глаза! Осознаешь ее. В печали, неотвратимо. Она стоит у сердца. И в то же время дарит надежду, наполняет смелостью и верою, что еще можно выжить, спастись. Видимая гибель, конечно, лучше. Невидимая, в тебя летящая, какая в мгновение убивает, ─ хуже. От нее не спастись, не защититься. Танк был ─ видимая смерть.

Гремучее чудовище сделало еще выстрел по орудию сержанта Ершова. Надо было спешить. До танка еще далеко, гранату не докинуть! Можно выползти из окопа, на равнину, там к танку будешь ближе, но он не решался. Было опасно! Пулеметчик сразу бы прострочил его, ползущего к танку, как бы он ни вжимался в родную землю-матушку, какие бы ни шептал молитвы о спасении.

Александр Башкин как воин, несомненно, был поцелован Богом, где по величию соединились смелость и талант мыслителя! Он сердцем чувствовал поле боя, казалось, даже знал, куда летит пуля, в его ли сердце, мимо ли? Угадывал движение танка, знал, когда будет стрелять! В воине жило загадочное чувство, свое дьявольское зрение , каким он и чувствовал грохочущее поле сражения с разливом густого порохового дыма и пламени. И теперь он просчитал верно: вырвется в смелом отчаянном порыве на хлебное поле с истоптанными колосьями ржи, ─ и через миг будет лежать на земле-страдалице с простреленною грудью. Обождет, ─ переиграет врага, перехитрит его!

Танк-крестоносец пока не видит воина, он мчит прямым курсом на орудие Ершова, какое стояло с краю! Путь его с чугунным гулом, непременно, проляжет через окоп, где и затаился воин-охотник. Другого пути не было! И все свершилось по его святцам. Танк, наполняя мир страшным гудом, стреляя на ходу, только-только переполз через окоп, ─ как вслед полетела связка гранат, и тут же раздался взрыв. И крестоносец с оторванною гусеницею беспомощно закружился на месте, горестно покачиваясь, не прекращая звериного, бешеного рева. На броню с жадною радостью вырвался огонь, и танк все больше становился костром, гробницею. Расстрелять из автомата фашистов, какие не пожелали заживо сгореть в огне даже во имя фюрера, было уже проще.

Вернувшись к орудию, Башкин устало отер полою прокопченной гимнастерки пот с лица.