Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

И опять удивился: почему же не убило?

Ужели его матерь Человеческая, благословенная Мария Михайловна, нашла единение со святою Богородицею, и постоянно отмаливает его от смерти?

Чудо! Живое чудо!

Вернувшись к себе, в битву, стал искать глазами Михаила Ершова, желая угадать, од каким завалом лежит командир? Надо было скорее его раскопать! Может, еще жив? Но где он, где? Ужели снаряд попал в живую плоть и та плоть обреченно разнеслась в разные стороны вместе с осколками? Так воины умирали не раз! И только у Бога заново собирали плоть, угадывали человека, кто он? Чем жил?

Так думать было страшно. Но вскоре он увидел, как в самом углу траншеи, зашевелился могильный холм, и показалась треснутая каска Ершова. Он подбежал, помог ему выбраться. Сержант встать не мог, сидел, прикрыв лицо руками. Между пальцами сочилась кровь.

─ Врача, врача! ─ во всю силу души крикнул Башкин, желая перекричать зловещие раскаты сражения. ─ Помогите, помогите!

Надежда Сурикова выносила с поля битвы раненого артиллериста, когда услышала крик о помощи. Спустившись в траншею, врач в тревоге наклонилась:

─ Михаил, родненький, что случилось? Покажи, куда ранен? В глаза? Ты ослеп? ─она пыталась с необычною нежностью отнять его руки с лица.

─ Это ты, Наденька, ягодка сладенька? ─ с любовью, пряча боль, произнес он. ─ Кто еще? Такие ласковые руки. Открою глаза ─ и увижу тебя! Увижу солнце! Ведь увижу? Как же я стану жить, если не буду видеть тебя, любимую?

Врач поняла, командир орудия контужен взрывом. Он ничего не слышал, ни себя, ни поля сражения. Он только чувствовал ее близость. И жил ею.

─ Отними руки, ─ ласково попросила женщина от милосердия. ─ Только не спеши глаза открывать. Хорошо?

Она взяла ватку с йодом, стала осторожно очищать веки от осколочного стекла. Затем чисто промыла спиртом брови и лицо. Не чувствуя больше под чуткими пальцами опасности, колкого стекла, попросила открыть глаза.

Михаил Ершов принял отречение:

─ Боюсь, ─ слепо улыбнулся сержант. ─ Боюсь, что больше не увижу тебя. И солнце.

─ Увидишь, ─ заверила врач, сама не зная, насколько права. ─ Еще надоем! И я, и праздник света.

─ О чем ты? ─ выразил волнение Ершов, блуждающе нащупав ее руки, в печали целуя. ─ Разве можешь ты надоесть? Страшно не это. Страшно жить не зрячим. Не видеть тебя. Вот что страшно.

Женщина, решившись, сам разлепила ему глаза.

Со страхом спросила:

─ Видишь?

Ершов закрыл глаза ладонями, медленно открыл:

─ Вижу, Надя, вижу! ─ радостно воскликнул он. ─ Помоги встать!

Надежда подала руку, воин поднялся. И он совсем неожиданно взял ее на руки, закружил в ласковом вальсе у пушки. Но быстро обессилел, выпустил ее из рук, присел на станину. ─ Закружилась голова, ─ честно, с сожалением признался артиллерист.

─ Ты контужен, ранен, потерял много крови. Надо срочно идти к реке Девица, на пункт эвакуации. Ночью придет пароход, повезем вас в госпиталь.

─ Перевяжи мне голову, ─ тихо выговорил он. ─ И налей спирту. Я выпью.

Он выпил, поцеловал любимую:

─ Иди! Раненые ждут тебя. Я останусь. Я не могу срочно! Прости! Я должен бить врага. Я обессилел, да. Потерял много крови. Но я еще не утратил честь и совесть! Я должен взять Семилуки. Такую клятву я дал себе и России. Иди, не то я заплачу. Уже подступают слезы.

─ Почему заплачешь? ─ нежно спросила Надя Сурикова. ─ Раны мучают?

─ Зачем так спрашивать? Ты знаешь, почему? Я люблю тебя! И боюсь, что убьют! Если убьют, значит, вижу тебя в последний раз! Почему и плачу!

Он желал на прощание поцеловать ее в губы, но устыдился, и поцеловал руку, как джентльмен:

─ Все, иди, ягодка! Тебя ждут раненые.

Любимая женщина сама поцеловала воина. И, взяв сумку с красным крестом, выбралась из траншеи, и как исчезла, истаяла в дыму, спеша к раненым на поле сражения.

Михаил Ершов громко крикнул:

─ Живые есть в траншее?

─ Есть, командир! ─ подбежал Башкин, глаза горели битвою, у груди держал пулемет; правая щека опалена красно-пороховыми вылетами пуль. ─ От фашистов отбиваюсь! Прут бешено. Как озверели.

Он подошел к пушке:

─ Как голубушка? Отслужила? ─ он с любовью погладил остывший ствол.

─ Живое! Чего станет? У пушки колеса на резине! Попрыгает, как царь-государь на балу, и снова, как с гуся вода! Но сильно разбит прицел!

─ Разбит прицел! Разве это беда? ─ возликовал командир орудия. ─ Бьем враг прямою наводкою! Заряжай осколочным! Живо, гробину твою.

Башкин подтянулся:

─ Слушаюсь! ─

Снаряды понеслись в гущу врага. Смерть шла за смертью. Гитлеровцы растерялись. Они были уверены, что орудие, какое сдерживало наступление пехоты, уничтожено. И вдруг произошло невиданное чудо: пушка, загнанная в могилу, стала опять стрелять. Немецкое воинство в панике залегло.

Три танка-крестоносца развернулись и повелительно устремились на редут Ершова ─Башкина. Ждать сближения не стали, открыть огонь издали, на поражение. Грозные стволы беспрестанно озарялись вспышками.

─ Александр, живи верою! Выстоим! Или не победим? Выстоим! За Родину! За Сталина! Огонь! Огонь! ─ кричал во все поле битвы командир орудия, дабы не слышать в себе страха гибели.

Александр Башкин только успевал загонять в казенник снаряды и бить по танку, как прикажет командир; он все поле видел в бинокль, как полководец. Битва был немыслимо трудная. Пока получалось ничего. Был подбит танк командирского танка, слышно было, как с грохотом слетела башня, он задымился, заиграл огнем.

Ершов ликовал:

─ Молодчага! С тобою можно воевать.

Но танки-крестоносцы все крепче сжимали в петле редут Ершова ─Башкина. Снаряды рвались у орудия щедро. Без устали стреляли пулеметы, но трассирующие пули растекались по щиту и пока не задевали героев. Но вскоре танковый снаряд оглушительно разорвался на площадке, у самого колеса. Пушка вздыбилась, и с силою толкнула Михаила Ершова на землю. Он упал, заливаясь кровью. Он еще жил и все старался подняться, но каждый раз по боли, обреченно падал на землю. Собрав последние силы, поднял голову, дико, невидимо посмотрел в пространство, вышепнул:

─ Александр, держись! За Родину! За Сталина! ─ и упал Сашка, держись…– и упал лицом вниз.

Башкин не знал, убит командир орудия или не убит?

Он не мог ему помочь.

Танки были уже у позиции! Кровавая схватка ожесточилась. Воин один работал у пушки за пять артиллеристов. Носил снаряды, заряжал, наводил, стрелял.

─ Врете, гады! Не возьмете! ─ нервно подбадривал он себя. И стрелял, стрелял.

А злобствующий враг все наседал и наседал. И страшен был его натиск. Все ближе подбирались танки, автоматчики, какие тучею бежали по всему полю, держась за железные подолы, бежали зверьем, полупьяные, и секли, секли из автоматов все живое. Они были настолько близко, что уже уверовали в победу, что возьмут живьем отчаянного храбреца. И надменно кричали: