Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

И снова уходили в скоморошество, в глумливое, оскорбительное потешество.

Воины в тоске и обиде хмурились, еще крепче сжимали оружие. Михаил Ершов в горькой злобе сжимал кулаки:

─ Рассыпались в звоннице, гробина твою! Ничего, еще покричите майн гот, фрицы подлые.

Наступило утро пятого июля.

Вокруг стояло чарующе безмолвие. По ласке и радости всходило солнце. На березе весело пели иволги. На зеленом крутогорье гудели пчелы и шмели, блаженно летали бабочки. С реки доносились крики чаек. Ветер от росы освежал лики воина Руси, что сидел в окопе, сжав автомат.

И все в мгновение разрушилось!

В небо взлетели долгожданные краснозвездные бомбардировщики и обрушили страшный бомбовый удар на город Семилуки. И в мгновение по обороне немцев ударила полковая артиллерия. Орудия били непрерывно, с одержимым упрямством, била залпами, глубоко пропахивая ее снарядами, сокрушая доты и дзоты, заливая шквальным огнем траншеи. Неумолимая смерть закружила, забушевала над воинством самозваного завоевателя! Снаряды били в цель. В бинокль можно разглядеть, как немцы обреченно мечутся в огне и дыме, мечутся, как звери, попав в западню, на отстрел, а неумолчные выстрелы все бьют и бьют. Раненые пытаются встать с земли, отползти в укрытие, но, сраженные снарядами, обессиленно падают, ползут дальше, громко стонут. В гибели извиваются, как на хворосте, на костре. И, наконец, замирают, обняв на прощание чужую землю, какую пришли завоевать, и какая оказалась не даром от Бога, а даром от Мефистофеля, и востребовалась для захоронения, для гробницы!

Ужели бы в Германии земли на то не нашлось?

В грохочущее пространство взвились две красные ракеты. Командиры рот выпрыгнули на бруствер, обнажили пистолеты, взмахнули ими.

Тихо произнесли:

─ Пошли, братушки!

Вся дивизия поднялась как смерч. Войска двигались за танками стремительною цепью, гулом перекатывалось от края до края: «За Родину! За Сталина!» Теперь для воина Руси не существовало смерти. И не было ничего невозможного. Под тяжестью людского движения гнулась земля.

Первыми шли штурмовые отряды, собранные из добровольцев. Те самые руссы, которые от века были в каждом воинстве. Они шли обреченно, мертвенно под градом пуль и снарядов, дабы расчистить крестный путь остальному войску. И в то же время шли гордо, как сказочная рать, осененная дивным светом от осознания своего величия, святого дела. Им предстояло взломать линию обороны, первыми столкнуться, сбиться врукопашную с немцами.

И уничтожить!

Ценою жизни!

Именно такие ратники были на Куликовом поле, кто шел первым, шел жертвенно, во имя Руси, на дуэль и на эшафот, прорубая мечом и топором коридор для прохода остального воинства!

В вечность падали все воины, вся рать!

И теперь штурмовые отряды ворвались в окопы врага, как гордая, мстительная сила! Смерть для героев ничего не значила! Святую, жертвенную рать на подвиг вел командир роты Павел Синица. На немцев обрушился ливень огня! Строчили пулеметы и автоматы, рвались гранаты. Штурмовая рать ввязались врукопашную во всю глубину траншеи. Падали сраженные штыком, пулею, гранатою и гунны, и руссы! Земляные стенки ее залились кровью. Вокруг жило безумие ─ крики ярости, стоны умирающего, звон стальных касок, разрывы гранат, ураганный ливень огня. Страшно взметывались над окопами окровавленные штыки и кинжалы, вынутые из человека.

Вокруг, вокруг было пиршество боли!

Пиршество смерти!

Руссы оказались крепче. Немцы бежали.

Командир роты Павел Синица, зажимая сердце, пронзенное пулею, все пытался сдержать кровь, но все больше слабел и слабел. Но еще изыскивал силы, прощаясь с жизнью, без ненависти кричать убегающим фашистам:

─ Что, голубятники, побесновались со своим фюрером? Пустили звериную кровь? Как вам показалась похоронная музыка у гробницы со свастикою а, дикари? Такая вам «барыня» на Руси! ─ Он качнулся, земля тоже качнулась, побежала каруселью, все быстрее, быстрее, разжигая перед глазами огненные нимбы, самого усиленно загоняя в огненное кружение. Кружение сжалось до петли, сдавило дыхание, и сердце воина-героя остановилось.

Но он еще успел крикнуть:

─ За Родину! За Сталина! ─ и гулко рухнул на дно траншеи погасшею Вселенною.

Рядом со своими ратниками! Они тоже превратились в камень, в птиц, ушли в бессмертие.

Но сумели сломать, разрушить оборону! Все русское воинство, перескакивая через траншею, заваленную гуннами, устремилась мстительным половодьем на штурм города. Ожесточенные бои развернулись за каждый дом, улицу, площадь.

Орудие Ершова ─ Башкина тоже билось в первом ряду наступающего воинства. Воины вели битву под градом пуль и снарядов, окутанные огнем, пороховым дымом. Башкин как наводчик, воевал на нервном пределе: мастерски ловил перекрестье прицела врага, нажимал на гашетку и слал снаряд за снарядом. От выстрелов горели танки, с грохотом взлетали пушки и люди, рушились дома. Красная кирпичная пыль разъедала легкие. Дыхание обжигало, как у костра! Губы ссохлись, спеклись. Но выпить глоток прохладной воды было невозможно. Огненная карусель крутилась, не зная остановки! Выпадешь из битвы, и в мгновение затянет в водоворот, унесет в вечность.

Командир орудия наметанным глазом высматривал в бинокль цель, указывал, каким снарядом заряжать. И командовал в отчаянной, мстительной радости:

─ Огонь! Огонь!

И если получалось удачно, хвалил:

─ Умница! Скажи, Александр, за что я тебя люблю?

Враг не ожидал такого беспощадного натиска. Сторожевая крепость разламывалась неумолимо. Становилась эшафотом и гробницею для воинства. Генерал гитлеровской армии Август фон Роттенберг в панике запросил помощи. Вильгельм Паулюс, кто должен был взять город Сталина, в мгновение отозвался.

На Семилуки гордо-неостановимым маршем помчалась отборная танковая дивизия СС «Тотен Копф», что означает «Мертвая голова». Свежие эсэсовские танки, бронею в тысячу пудов, с боем преодолели линию заградительного огня, вступили в город, окружили стрелковые батальоны и роты, и обрушили удар немыслимой силы, заливая руссов гибельною лавиною огня. Заезжали на улицы и беззащитно. безжалостно давили гусеницами залегшую пехоту. Были смельчаки, поднимались, как буревестники над седою пучиною моря, звали воинов в атаку, но через траурное мгновение падали за русскую землю, перерезанные пулеметною очередью из танка.

Дивизия залилась кровью. Гибла, истаивала. Поступил приказ: отступить! И она стала, отстреливаясь, в скорби отходить, откатываться на круги своя. Оставались в заслоне добровольцы, жертвенники, чаще комиссары, с маленьким гарнизоном. Герои, оседали в развалине дома и били по танкам из противотанкового ружья, забрасывали зажигательными бутылками. Попадал снаряд и все руссы погребались в гробнице из красного кирпича, Кто оставался жив, ползли со связкою гранат наперекор грозной машине и взрывали в страшном грохоте ее и себя. Такая была жертвенность! И такая святая жертвенность была во имя того, дабы спасти отступающую дивизию, дабы ее не настигли на марше танки, не намотали героев-страдальцев на гусеницы.