Роман Булгар - Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы

Пойманного в степи хромого бродягу привели в аил, подтащили к одиноко торчавшему посреди небольшого ровного места, вкопанному в землю столбу, приковали к цепи.

Грустная усмешка, наполненная граничащей с сарказмом иронией, скользнула по побледневшим от волнения щекам и затухла на скулах.

Начало жизни на новом месте вышло многообещающим. Но он все ж не терял надежды на более-менее благополучный исход.

И не в таких переделках приходилось ему побывать, и всякий раз, благодаря своему изощренному уму, он как-то умудрялся выбираться из жизненных передряг. Заметив возле себя чьи-то любопытные глазки, он ловко извлек из-за щеки припрятанную на всякий случай серебряную монетку и жестами поманил девчушку к себе.

– Хочешь, – прошептал он одними губами, глядя совсем в другую сторону, – она станет твоей?

– Хочу, – моргая удивленными глазками, ребенок непосредственно улыбнулся и живо потянулся своей грязной ручонкой с изгрызенными ногтями к тускло поблескивающей на солнце денежке. – Дай!

Подразнив девочку, Атульген припрятал монетку и тихо спросил:

– Скажи, как зовут вашего вождя?

– У нас нет вождя… – детские губки расплылись в улыбке.

– Это как? – левая бровь странника удивленно изогнулась. – Как же вы живете без вождя?

Совсем некстати подумалось ему, что прелестное дитя в силу своей неразумности что-то путает. Или же он ошибся и начал свои расспросы у ребенка, у которого не все в порядке с головкой?

Плакала его денежка…

Сверкнув не по годам смышлеными глазенками, дитя рассказало:

– У нас имелся вождь. Звали его Тороголчжин…

Прищурившийся странник внимательно слушал и запоминал. В том, что девчушка говорит правду, он особо не сомневался. Она не достигла еще возраста, когда собственные фантазии бегут быстрее языка того, кто видит перед собой возможность заработать быстро и легко.

– Потом нашим вождем, – видя перед собой весьма благодарного слушателя, наивное дитя пустыни, решившее поделиться всеми своими знаниями, переведя дух, продолжило, – стал после его смерти Добун-Мерген. На охоте он упал с лошади и сломал себе хребет…

А вот это место показалось хромцу странным. Чтобы кочевник, всю свою жизнь проведший на коне, вдруг упал с него? Этакому случаю обязательно должно было что-то предшествовать.

Но он пока не стал уточнять, может, придет еще время, и он узнает. Может, знание это ему и вовсе в этой жизни уже никак и не пригодится за полным вскорости отсутствием таковой…

– А теперь, – дитя глубоко вздохнуло, может быть, жалея своего незадачливого вождя, – всем управляет наша госпожа Алан-Гоа.

– Женщина? – калека удивленно присвистнул, почему-то позабыв о том, что нукеры грозились отвести его именно к какой-то госпоже, но он тогда не придал тем словам большого значения, выходит, что зря.

– Ага, – девочка согласно кивнула головой и снова протянула свою ручонку. – Дай, я все тебе сказала.

– Держи! – извлеченная из тайника монетка засверкала на кончике его шершавого язычка.

Словно бы стрела, спущенная с туго натянутой тетивы, в воздухе мелькнули грязные пальчики, сорвав заслуженную награду, и худенькая тень девочки, весело смеясь, скрылась за ближайшей юртой. Тень от тяжелых раздумий опустилась на лицо странника. Женщина…

Это было так неожиданно. Это могло ему сулить большие проблемы. Порой с мужчиной говорить было намного легче. Вождем мог быть и простак, и просто глупец, занявший высокое место исключительно по своему рождению. Таковое положение многих его сородичей часто устраивало, и они, сговорившись, правили от его имени.

Но глупая женщина родом управлять никогда не будет, если только за ее спиной не стоит кто-то очень хитрый и изворотливый, что тоже ничего хорошего ему не сулило…

Словно в насмешку над пленником, а скорее, издеваясь над ним, тот, кого он обозвал верным псом своего хозяина, стянул с калеки грубый плащ с капюшоном, который служил надежной защитой от непогоды и от нестерпимо палящего зноя, кинул одежонку в двух шагах.

Вытянув ногу, Атульген попытался зацепить ее носком кожаного, стоптанного до крайней степени, когда-то очень добротного сапога из мягкой телячьей кожи, но ничего не вышло. Только сил на все много зря потратил. Двигаясь вокруг столба, пленник вполз в его узкую тень, но она оказалась столь коротка, что он весь не уместился.

Солнце, безжалостное и равнодушное ко всему происходящему на бренной земле, стояло в своей величественной гордыне столь высоко, что все тени прямо на глазах укоротились… столь же стремительно, видно, укорачивалась и его никчемная жизнь…

Сгорбленная старуха, подслеповато щурясь, выползла из убогого жилища. Она долго смотрела, но, так и не разобравшись, кого привязали к цепи, вытянув свою скрюченную руку, на всякий случай сплюнула, прошла мимо, глухо бормоча то ли заклинания против злых Духов, то ли посылая проклятия на голову пойманного врага.

В том, что это враг, сомнений не было. Несмотря на ослабевшее с годами зрение, она остро учуяла в нем чужака. В отличие от всех ее сородичей от того, на чьей голове росли рыжие волосы, невыносимо не воняло. Но их вонь стала привычной. С ней они все сроднились. Она стала их непосредственным атрибутом. Они даже не представляли свое существование без нее. Они все воняли на один лад. Рыжий чужак не вонял, и точно также не воняло и от их госпожи.

– У-у-у! – злобная гримаса исказила испещренное глубокими морщинами лицо старухи.

Она ненавидела Алан-Гоа. Если бы Тороголчжин не просватал бы для своего сына Добун-Мергена эту гордячку, то чужачка никогда бы не стала их госпожой, ковырялась бы вместе с ними в коровьем навозе, может, прислуживала бы сейчас ей, Гюрзе.

Но самые сильные приливы злобы вызывали воспоминания о том, что эта Алан-Гоа вольно или невольно помешала, расстроила свадьбу ее внучки с сыном вождя соседнего с ними племени.

Не повезло им тогда, как кое-кому. А то сейчас бы у нее была своя роскошная юрта из белого войлока, несколько служанок-рабынь. И остаток своей жизни она смогла бы провести в приятной праздности…

И вот черная зависть к чужой удаче и жгучая обида за собственное невезение сжигали ее изнутри, раньше времени состарили. Гонимая злобой и ненавистью ко всему чужому, карга заковыляла к жилищу шамана, надеясь найти у него понимание и поддержку.

– Чего ты притащилась, старая? – колдун недовольно повернулся к вошедшей женщине, заслоняя собой разложенные на куске чистой материи засушенные травы и коренья. – Говори, Гюрза, и уходи…

Не нравилось ему, и страшно не любил он, когда кто-то посторонний подсматривал за ним во время подготовки к проведению обрядов.

Никто не должен знать, что он использует во время своих сношений с обитателями Синего Неба.