Владимир Москалев - Два Генриха

– Нет, – ответила Агнес, – моя мать приказала мне ехать в Мец. Умерла Аделаида Лотарингская; они с матерью крепко дружили. Так что я направляюсь на похороны. Впрочем, теперь мне придется поклониться лишь могиле, которую я украшу цветами. Эта женщина настоящая благодетельница нашей семьи. Она подарила нам дворец в Регенсбурге, сделала мать аббатисой, наконец, это благодаря ей герцог Баварский занялся устройством моей судьбы. Бедная графиня Аделаида… Не поверишь, рыцарь, как это печально для нас с матерью. Одно утешает: хоть пожила. Ей было уже что-то около семидесяти. Мать лет на десять моложе ее. Она бы и сама отправилась в дорогу, но неожиданно захворала. Лежит в своей келье, почти никуда не выходит. Монашенки роем вьются вокруг нее, пытаясь как-то помочь, но она твердит, что пришел срок и ей пора на прием к Создателю.

– А врачи? Что же они?..

– Разводят руками. Впрочем, советуют что-то, но мать их не слушает. Говорит, их снадобья раньше времени доставят ее к вратам обители небесной, а ей еще надо дождаться меня. Она хочет услышать о последних днях своей близкой подруги.

– И давно уже она никуда не выходит?

– С месяц или больше.

Ноэль задумался. Слова отца вспомнились ему. Он говорил, что Вия – великая знахарка, нет болезни, что ей неподвластна. Вот бы привезти ее в монастырь! Но, боже мой, где он найдет ее, кто поможет ему в этих поисках? Кто подскажет, где сейчас его родная мать, которую он, считай, никогда и не видел?

– Отчего печаль в твоих глазах? – спросила его Агнес. – Что-то случилось? Быть может, и у тебя горе, и в этом смысле мы с тобой родственные души? Скажи, мне хотелось бы помочь тебе.

– Нет, Агнес. И не горе это, а, пожалуй, судьба. Вот у тебя есть мать, а у меня нет. Я никогда ее не видел и даже не знаю, жива ли она еще. Мы с отцом одни на этом свете, живем в замке с высокой каменной башней.

– Стало быть, крепкий замок, и ты, рыцарь, не беден. Но кто же твой отец?

– Граф Эд фон Готенштайн.

– Столь крупный и такой же сильный, как ты?

– Как иначе получился бы я таким, каков есть? Однако, полагаю, аббатиса также высока ростом и вовсе не слаба, поскольку имеет такую дочь? Впрочем, вероятно, в этом заслуга твоего отца?

– Ничуть. Он таков же, как все, ничем не выделяется.

– Значит, ты пошла в мать?

– Безусловно. Она у меня рослая и сильная, в этом ты прав. Однажды к ней в келью заглянул исповедник. Не знаю уж, какого рода исповедь он ей предлагал, только она легко, словно щенка, схватила его и вышвырнула за дверь. Незадачливый ухажер добрых две пертики [10] Пертика – 10 футов или три метра. пропахал по полу носом, рискуя насажать в него заноз. С тех пор он не отваживался предлагать аббатисе душеспасительные беседы. Что касается мужчин, мать вообще груба с ними. Какой-то клирик однажды встал перед ней, мешая видеть епископа, вещающего с кафедры благодарственную мессу. Она сказала ему, чтобы он отошел в сторону, он не послушал; она попросила еще раз, но клирик точно оглох. Тогда она сама отодвинула его рукой, да так, что вместе с ним упали на пол еще трое.

– Кто же были ее родители? – смеясь, спросил Ноэль.

– Ты спрашиваешь о моей бабке? О ней я потом расскажу, а вот что касается деда…

Агнес улыбнулась, устремив вдаль задумчивый взгляд. Глаза ее – печальные и словно молящие о чем-то – заблестели, точно горя жаждой подвига или желая вырвать из мрака забвения образ ее героического деда. Видно было: она, даже никогда не видя его, тем не менее любила всей душой, почитала, быть может, молилась на него, как на икону. Он был для нее единственным образцом, примером для подражания, и она не только боготворила, но и, похоже, во всем старалась походить на него.

Ноэль невольно залюбовался ее заалевшим, улыбающимся лицом, и отметил про себя, что она смотрит на запад, в сторону столицы франков. Ее карие глаза искрились радостью, в них читалось благоговение при виде святого, своего покровителя, кумира! Рот ее приоткрылся, влажные губы алели, меж них проглядывал ровный ряд зубов, точно шеренга белых фигур на шахматной доске. Ноздри ее широко раздувались, она словно вдыхала ими запах той земли, что лежала западнее Парижа. Она даже вздрогнула и подалась всем телом в ту сторону, куда глядела не отрываясь, будто хотела тотчас очутиться там и пасть к ногам того, кто был для нее единственным богом на этой земле!.. Но никто не ответил на ее призыв, идол остался лишь в ее воображении, а руки, потянувшиеся было в сторону взгляда, медленно опустились. Печальная улыбка, взамен прежней, тронула уголки губ на лице женщины-рыцаря.

Ноэль смотрел на это лицо и восхищался им. Оно казалось ему в это мгновение прекрасным, и он не понимал, как мог раньше не разглядеть на нем ровного, идеальной формы носа, подбородка с ямочкой, вишневых, зовущих в бездну наслаждений губ, и ее глаз. Пресвятая Богородица, да разве могут быть у мужчины такие глаза!..

– Знаешь, кто он? – перевела на него взгляд Агнес.

– Твой дед? Догадываюсь, он жил там, где ты только что была в мыслях. Ты его очень любила?

– Любила… – промолвила Агнес и замолчала.

Ноэль увидел, как увлажнились, заблестели ее глаза и дрогнул слегка подбородок вместе с нижней губой. Но слезы не выкатились, так и остались на месте, растекшись по нижним векам. Эта волевая женщина никогда не показывала свою слабость, храня ее в душе, глубоко от чужих глаз. Она умела владеть собой.

– Любила? – повторила она, поглядев на молодого графа, и усмехнулась, мотнув головой. – Не то слово, рыцарь. Будь он жив, я целовала бы ему ноги, а на его смертном одре умерла бы вместе с ним. Ни к чему жить, если такого человека больше нет на свете.

– Кто же он, как его звали, какого он роду? – спросил Ноэль, уже начиная ощущать некие неуловимые признаки внутреннего беспокойства, необъяснимого волнения. – Вероятно, он был очень силен?

– Силен? – Агнес рассмеялась, точно услышала шутку, развеселившую ее. – Да это был дьявол, а не человек! Одним ударом кулака он разбивал стену у себя над головой, если она мешала ему пройти, не сгибаясь. Поднимал в воздух двух человек, ударял их лбами и отбрасывал в стороны тела с разбитыми головами. Лошадь взваливал себе на плечи! Однажды двор гостил в замке одного из вассалов покойного короля Роберта. Было холодно, камин плохо грел, слуги не успевали носить дрова, которые быстро сгорали в огромном очаге. А внизу, под окнами стоял осел, навьюченный дровами так, что еле держался на ногах. Тогда мой дед спустился во двор и вернулся в зал, неся на своих плечах этого осла вместе с дровами. Подошел и швырнул свою ношу в камин. Вообрази себе только эту сцену! А ладонь у него была такая, что он мог посадить на нее человека и носить до тех пор, пока тому самому не надоест такая игра. Так он забавлялся с женщинами, которые прыгали к нему в постель быстрее, чем падают в костер мотыльки, опалив себе крылья.